Ольга Дмитриева - Елизавета Тюдор

Королева была не властна над природными стихиями и голодом. Она приняла десятки законов по поддержанию землепашества и против огораживаний, она запрещала спекуляцию зерном и предписывала карать за нее, но другая стихия, властная сила рынка и зов денег, обращала эти законы в груду бесполезных бумаг. Власти были бессильны помочь жертвам неподконтрольных им перемен, но не могли не карать тех, кто отваживался на открытый протест. В ответ уже не только в адрес министров, но и самой королевы неслись угрозы. «Добрая королева Бесс» превратилась для них в старую злобную ведьму. Напрасно она надеялась, что не доживет до тех времен, когда услышит подобную хулу из уст своих «любящих подданных».

«Средний класс» всегда оставался гарантом стабильности ее режима — зажиточные горожане, торговцы, мастера привилегированных компаний, купечество, сельское джентри. Ни один из европейских монархов ее времени не сделал больше, чем Елизавета, для процветания этих людей. Они были для нее «кровеносными сосудами» нации, снабжавшими страну всем необходимым и обеспечивавшими ее жизнестойкость, поэтому королева была убежденной протекционисткой: поощряла производство и торговлю разумными пошлинами, давала патенты тем, кто приносил на английскую почву новые ремесла и технические новинки, даровала хартии торговым компаниям, чтобы обеспечить своим купцам самые благоприятные условия торговли во всех концах света. Елизавета, правда, извлекала из своего покровительства ощутимые выгоды для казны: все ее патенты и хартии обходились «торговому народу» весьма недешево. Однако такие условия игры до поры до времени устраивали обе стороны.

Но в последние годы ее царствования разлад ощущался и здесь. Война и вызванная ею торговая депрессия привели к спаду в экономике. Стагнация сделала «средний класс» чувствительным ко всякого рода поборам и государственному нажиму. Это произошло как раз в тот момент, когда Елизавета довела до совершенства систему скрытого вымогательства средств у богатого купечества, которые шли на поддержку аристократов. Королева обыкновенно наделяла последних монополиями на экспорт и импорт важнейших товаров, благодаря чему купечество было вынуждено откупать у придворных фаворитов свое исконное право торговать. Это гениальное в своей простоте решение позволяло Елизавете поддерживать аристократию, не расходуя ни пенни из казны. Но со временем оно перестало устраивать тех, кто прежде безропотно позволял себя обирать, и, как показал мятеж Эссекса, было явно недостаточным, чтобы удовлетворить аппетиты придворных. Но справиться с несколькими десятками заговорщиков было легче, чем с широким недовольством ее экономической политикой. Лозунг свободы торговли, за который ратовали в начале XVII века ее подданные, не был для Елизаветы экономической абстракцией. Он означал, что нация, возмужавшая под крылом ее заботливого протекционизма, выросла и не нуждалась больше в ней. Это было оскорбительно и грустно.

Осуществление на деле свободы торговли означало бы окончательную гибель казны. Дефицит бюджета был чудовищным. Общий годовой доход короны в ту пору составлял около 350 тысяч фунтов стерлингов, из которых около 12 тысяч уходило на содержание двора и ее личные нужды, а 73 тысячи — на выплаты чиновникам. При столь незначительном доходе расходы Англии на ведение войны с Испанией выглядели устрашающими: 4 миллиона фунтов стерлингов за период с 1586 по 1603 год. Один только флот требовал 200 тысяч в год, содержание армии в Нидерландах — 125 тысяч, во Франции — 40 тысяч. Внешний долг Англии вырос до 400 тысяч фунтов стерлингов, при том что Нидерланды оставались должны ей 800 тысяч, а Генрих IV — 300 тысяч. Елизавета, однако, не питала никаких надежд когда-либо получить эти деньги. Она ничего не могла скопить при таких расходах и, более того, была вынуждена продавать коронные земли — основной источник поступлений в казну. Хорошо знакомый с делами казначейства чиновник Томас Вильсон охарактеризовал сложившуюся ситуацию так: «Дьявол может плясать в сундуках королевы, где он не найдет ничего, кроме нескольких крестов». Такова была цена за лидерство в протестантском мире, которого она вовсе не жаждала.

В этих условиях торговые пошлины и доходы от государственного регулирования представляли важнейшую статью бюджета. Излишне говорить, что королева не была сторонницей свободы торговли. В поисках денег ей приходилось все глубже запускать руку в карман налогоплательщиков и требовать от парламента все новых и новых субсидий — налогов, которые по традиции считались экстраординарной помощью короне со стороны общин королевства, их «добровольным даром». Но с каждым разом было все труднее получить от них этот «подарок», а королева уже нуждалась в трех - и четырехкратных субсидиях. Но даже их не хватало, и она прибегала к принудительным займам у купечества и наиболее состоятельных горожан. Бремя, которое ощущали на себе налогоплательщики, с каждым годом становилось все тяжелее: помимо обычных налогов с них взимали деньги на оборону прибрежных графств, поддержание ополчения, «корабельный сбор» на снаряжение флота и т. д. «Любящие подданные» проявляли завидную изворотливость, чтобы уклониться от этих поборов: вспоминали о древних привилегиях их городов и сотен, скрывались от разверстки платежей и все чаще открыто отказывались давать деньги.

Обидный для Елизаветы парадокс заключался в том, что в глазах ее народа алчный Левиафан — государство принимал ее облик, и те, кто жаловался на рост налогов, считали, что это она, королева, обирает их, в то время как она была одним из самых экономных правителей и весьма заботилась об их кошельках. Они так легко забывали, что эти деньги идут в основном на финансирование войны — их великого протестантского дела (в гораздо большей степени их дела, чем ее). Некий современник с сознанием собственной правоты поучал ее: «В былые времена, когда приходила нужда, короли искали средства на дне своих сундуков. Нынешние правители там не ищут». Елизавета действительно не заглядывала на их дно, это было ни к чему — она получила их в наследство уже пустыми. Пустыми остались они и после ее смерти. Но за свое сорокапятилетнее царствование, в условиях хронического безденежья и постоянной инфляции, королева сумела не только выжить, но и превратить Англию в великую державу. Что это было, как не сложнейшее искусство управлять экономикой в условиях жесточайшего финансового кризиса?

И все же чувство разочарования не оставляло ее. «Весь механизм моего правления постепенно приходит в упадок», — писала она с горечью Генриху IV. Елизавета очень чутко ощущала перемены в общественном настроении, и они приносили ей страдание. На глазах распадалось то трогательное единство с нацией, на котором она всегда строила свою политику. Новый «железный век», шедший на смену ее «золотому», изысканному и полному героики, не нуждался в возвышенном и иллюзорном «романе» нации и суверена, готовясь отбросить старую наскучившую леди с ее причудливыми нарядами и капризами. Представители нового поколения торопились увидеть на троне монарха более современного, соответствующего духу времени, и конечно же мужчину. Очень скоро они получат то, чего желали, и ужаснутся замене. Короли из династии Стюартов обнаружат свою полную неспособность не только вести диалог с народом, но и управлять и проводить ответственную политику. Первого короля, пришедшего на смену Елизавете, англичане еще вытерпят, но не смогут противостоять соблазну отрубить голову следующему. Тогда они поймут, что старая рыжая Бесс, безусловно, знала что-то такое, чего не было дано знать ее преемникам.