Давид Ортенберг - Год 1942

Корреспондент. Сейчас здесь находится лишь Савва Голованивский. Пишет для нас очерк. К Шолохову ездил Коротеев. Шолохов сказал, что он не может сейчас написать статью "Дон бушует", так как то, что происходит сейчас на Дону, не располагает к работе над такой статьей. Он обещал съездить еще раз на фронт и сделать эту статью...

Москва. Есть еще у вас вопросы?

Корреспондент. Последний приказ Ставки о положении корреспондентов на фронте создает исключительно трудные условия для работы... Всем предложено дислоцироваться во втором эшелоне фронта. Мы вынуждены не выполнять это и держим одного в первом эшелоне, остальных - в частях. Вопреки приказу также вынуждены пользоваться связью не во втором, а в первом эшелоне. В связи с этим возникают трения, но приходится не обращать на это внимания...

Москва. Эту директиву Ставки знаю. Говорил на днях с начальником Генштаба Василевским. Объяснил, что корреспонденту "Красной звезды", как представителю центрального органа НКО, нужно предоставить право находиться в первом эшелоне, и рассказал ему, что во время моего пребывания на Воронежском и Брянском фронтах в таком духе договорился с командующими. Василевский не возражает против этого. Будет дополнительная телеграмма, пока на основе моего сообщения договаривайтесь... У меня все. Постарайтесь не прозевать события..."

Да, такой приказ Ставки был. И был вызван тем, что на КП фронта скапливалось много людей, и они демаскировали его... Но к "Красной звезде", считали мы, этот приказ никак не относится. Словом, конфликт был улажен, а позже все вошло в свою норму. Корреспонденты и других газет тоже беспрепятственно находились там, где было наиболее важно для их газеты.

* * *

...Я несколько увлекся внутриредакционными делами и невольно отступил от главного. А главное состояло в том, что в эти дни с особой остротой встал вопрос о стойкости, дисциплине, порядке, о долге и обязанностях воинов, командиров и политработников. Обо всем этом было прямо сказано в статье "Трудный путь" Ильи Эренбурга: "Нам порой не хватает твердого порядка, точности, железной дисциплины", - писал Илья Григорьевич.

Об этом же сказано и в передовой статье "Долг командира", обращенной к командирам и политработникам. Статья откровенная и резкая.

"Как бы ни складывалась обстановка, каждый командир обязан сохранять свое подразделение, часть как активную, полноценную боевую единицу, устремляя все силы только к одной цели - упорному и решительному выполнению боевого задания. Никакие самые чрезвычайные обстоятельства не могут оправдать и малейшего отступления от приказа командования, от законов советской воинской дисциплины, правил нашего воинского распорядка. Даже больше: то, что в обычных условиях является просто дисциплинарным проступком, в условиях чрезвычайных, в напряженной обстановке становится тягчайшим преступлением перед Родиной..., Отойти без приказа под натиском врага это значит оголить фронт, открыть путь врагу, помочь ему нанести внезапный удар во фланги и тылы других подразделений. Отойти без приказа означает, таким образом, предать товарищей, затруднить нашу дальнейшую борьбу с врагом... Первейший долг воинов Красной Армии - в любых условиях полностью сохранять твердый воинский порядок, жестоко обуздывая паникеров, трусов..."

* * *

Вчера раздался телефонный звонок:

- Давид Иосифович! Говорит Демьян Бедный. Я написал для вас стихи.

И сразу же стал их читать. Закончил и спрашивает:

- Ну как, понравились?

Откровенно говоря, я даже растерялся. Никогда мне еще не приходилось судить о стихах, прослушав их по телефону. Но звонок Демьяна Бедного меня обрадовал. Еще с гражданской войны мы его знали и любили. В эту войну он немало печатался в "Правде", в "Окнах ТАСС", а вот теперь этот звонок! Не помню точно, что я ему сказал, но, признаюсь, от прямого ответа увильнул. Почему? Этому предшествовала одна история, из которой я извлек для себя урок.

Как-то, в разгар работы над номером, зашел ко мне поэт Семен Кирсанов, наш корреспондент. Обычно он буквально врывался и, не спрашивая, могу ли я слушать сейчас его сочинение, начинал декламировать. А декламировал он на редкость темпераментно. Вот и на этот раз. Поэт только что приехал с фронта, явился ко мне во всей своей боевой красе: в каске, в запыленных сапогах, при полевой сумке и пистолете. Не успев даже поздороваться, с порога стал читать свои новые стихи. Закончил чтение и по обыкновению спросил:

- Ну, как?

- Отлично, - ответил я. - Будем печатать.

А когда Кирсанов ушел и я стал читать оставленные мне листки, обнаружил, что стихотворный текст был не так хорош, как показалось на слух. Пригласил наших редакционных знатоков поэзии. Все единодушно сошлись на том, что стихи, мягко говоря, не удались, печатать их незачем. Трудным было последовавшее за этим объяснение с маститым поэтом. С тех пор я взял за правило: внимательно прослушав стихи, непременно попросить автора дать мне возможность самому вчитаться в текст - "попробовать на зубок". Вот и теперь я ответил Демьяну Бедному:

- Сейчас пришлю за ними машину...

Через час стихи под заголовком "Огонь!" были у меня на столе. Прочитал я их внимательно. Понравились! Сразу же поставили в номер, а затем позвонил поэту и поблагодарил его. Действительно, стихи хорошие, то, что сегодня нужно.

Донцы, шахтеры, казаки.

Красноармейские полки,

При вашем яростном отпоре

Пусть будет так - врагу на горе 

Донская печь раскалена,

Чтоб вражья лопнула спина,

Чтоб почернели вражьи хари,

Чтоб от повторного блина

Зарвавшейся фашистской твари

Остался только запах гари,

Чтоб враг наш видел смерть одну

За каждым кустиком и горкой,

Чтоб стало вечной поговоркой:

"Погиб, как немец на Дону!"

В эти дни наконец вошел в нашу семью на правах штатного спецкора Сурков. С Алексеем Александровичем мы вместе работали во время войны с белофиннами в газете "Героический поход", и я не мыслил себе, что в Отечественную войну мы будем разъединены. А когда начал его искать, он уже оказался на Западном фронте, в "Красноармейской правде". Долго мы добивались его перевода в "Красную звезду". Добились, наконец. В Москве он не задержался, сразу же выехал на юг. А вскоре получили его стихи. Одно из них было напечатано под названием "На донской земле". А два других стиха - "Ночь над Осколом" и "Город О..." были объединены общим заголовком "Я пою месть".

Пусть читатель не удивляется: не слишком ли много стихов в военной газете? Да, ныне мы часто печатаем стихи. Так было и в дни оборонительных сражений сорок первого года, а когда на фронте настало затишье, они появлялись в нашей газете реже. Теперь, в тяжелые для нашей Родины дни, советская поэзия видела свой долг в том, чтобы помочь нашей армии выстоять.