Сборник статей - Личности в истории. Россия

Александр Скрябин сразу же стал родоначальником нового направления в музыкальном искусстве – цветомузыки. Уже через три года после написания «Прометея» в Вене была поставлена новая опера А. Шенберга «Счастливая рука», где драматическое действие проходило не только под непрерывный поток музыкальных звуков, но и при сверкании прожекторов и игре цветовых букетов. Через несколько лет, в 1946 году, в зале «Карнеги-холл» прозвучал «Черный концерт» И. Стравинского, где повествование принадлежало не только музыке, но и цвету. А потом последовала «Поэтория» Р. Щедрина на стихи А. Вознесенского с участием самого поэта и яркой цветовой палитрой. А в 1964 году в зале им. Чайковского свет рампы увидела сценическая композиция А. Шнитке «Желтый звук» (по В. Кандинскому).

Наследие, оставленное Скрябиным, оказалось чрезвычайно многообразным, порою совершенно неожиданным.

Так, в 1952 году в прославленном концертном зале «Карнеги-холл» в Нью-Йорке состоялся концерт популярного в ту пору в Америке композитора и пианиста Джона Кейджа. Меломаны, любители современной музыки никак не могли пропустить такого события. Дамы в вечерних туалетах с бриллиантами и дорогими мехами, мужчины в обязательных фраках и смокингах заполнили зал. Концерт начался, Кейдж сыграл несколько миниатюр, зал с восторгом аплодировал. А потом объявили, что сейчас он впервые покажет свою новую пьесу «4 минуты, 33 секунды». Ошеломленная столь непривычным, прозаическим названием музыкального произведения, которым обычно дарят романтически возвышенные имена, публика, тем не менее, готовится слушать. Затаив дыхание, в полнейшей тишине зал ждет первых аккордов. А их нет. Проходят сначала секунды, потом и минуты. А рояль молчит. Публика негодует, страсти накаляются, раздаются крики: «Прекратите эти издевательства! Начинайте играть! Мы пришли слушать музыку!» А пианист сидит у рояля, не прикасаясь к клавишам. Возмущение зала достигает предела, постепенно затихает, и наконец наступает тишина. Оказывается, для того чтобы зал вскипел, дошел до пика и затих, как раз и требуется 4 минуты 33 секунды, объявленные автором в качестве названия пьесы.

Что это было? Шутовство, издевка, клоунада? Или Кейдж выполнил заветную мечту Скрябина, который за много лет до этого утверждал: «Тишина тоже есть звучание, и пауза звучит всегда (не потому ли в концертах Скрябина-пианиста завороженные слушатели так проникновенно вслушивались в его паузы? – М. М.). Я думаю, что может быть даже музыкальное произведение, состоящее из молчания».

Трудно, а пожалуй, и невозможно перечислить все ракурсы влияния на современную нам музыку, зачинателем которых был Скрябин. Председатель Скрябинского общества в Амстердаме господин Х. Аустбе, выступая 6 января 1992 года на научной конференции в Мемориальном музее А. Скрябина в Москве, заметил: «Сейчас трудно найти современного композитора, который прямо или косвенно не испытывал бы влияния Скрябина».

Скрябин, приобщившийся к музыке с трех лет, а в восемь задумавший написать оперу «Лиза» (увы, незавершенную), оставил в наследие поколениям не только много гениальных творений, но и целые пласты новаторства.

Он был почти одногодком с Сергеем Рахманиновым, его соучеником по классу фортепиано у талантливого пианиста Н. Зверева, с золотой медалью окончил в 1892 году Московскую консерваторию по классу фортепиано, казалось бы, унаследовал лучшие традиции московской композиторской школы. Но как же он был дерзновенен в своих творческих порывах, как был непредсказуем, как смел! Он впервые сумел воплотить в своих творениях масштабы космизма, трагедийность и возвышенные порывы людских сердец.

«Творчество Скрябина, – писал известный русский философ и общественный деятель Г. Плеханов, – было его временем, выраженным в звуках». Это ярко прослеживается на одном из ранних творений композитора. В 1894–1895 годах он написал опус фортепианных этюдов № 8. Завершал его этюд № 12, ставший как бы своеобразным эпиграфом всего наследия композитора. Написанный в канун ХХ века, он словно предвосхитил и две мировые войны, и взрывы в Нагасаки и Хиросиме, и многие другие события тревожного века. В этюде захватывают неистовство опережающих друг друга звуковых пластов, резкие перепады волевых мелодий. Слушателей не оставляет ощущение, будто не на фортепиано, а на сотнях раскаленных добела наковальнях отчеканена эта музыка.

И когда вскоре после создания этого творения Скрябин впервые выехал на гастроли за рубеж, его концерты в Париже, Брюсселе, Берлине, Амстердаме прошли с триумфальным успехом. Обозреватель французской газеты «Свободная критика» Э. Жорж писал: «Русский композитор Скрябин… в течение двух часов держал… избранную публику под очарованием своей игры».

Правда, общее признание пришло далеко не сразу. Выражение его мыслей, его мироощущения оказалось столь дерзновенным, столь новаторским и нетрадиционным, что вызвало волну протестов и у многих слушателей, и у коллег.

Так, прославленный композитор Сергей Танеев, по воспоминаниям сына Л. Толстого Сергея, сидевшего однажды рядом с ним в концерте, после того как затихли аккорды «Прометея», предвкушая предстоящую радость, воскликнул: «Теперь начнется музыка!» А в другой раз, прослушав фортепианные миниатюры Скрябина, заявил: «Такое ощущение, будто палками меня всего избили». Увы, подобные высказывания были не одиноки. Известный русский композитор А. Аренский, прослушав 2-ю симфонию А. Скрябина, в письме Танееву язвительно писал, что, по его мнению, вместо слова «симфония» в афише надо было бы написать «какофония».

И все же уже в двадцать с лишним лет Скрябин обретает славу и в отечестве, и за рубежом. Композитор Анатолий Лядов приветствовал его новые творения словами: «Появилось новое и великое искусство». Николай Римский-Корсаков о нем писал: «Звезда первой величины». Лев Толстой, услышав одну из фортепианных миниатюр композитора, откликнулся так: «Очень искренне, искренность дорога. По одной этой вещи можно судить, что он большой художник».

Высокую оценку получили новые творения композитора в России у его коллег. Высоко ценил новые творения Скрябина Александр Глазунов. «Я очень много играл твою Четвертую сонату, – писал он автору, – и восхищался ею». Очень тепло отзывался он и о Третьей симфонии: «Все это время изучаю твою Третью симфонию, которая мне очень нравится. Многими эпизодами я с жаром увлекаюсь».

А выдающийся музыковед, член-корреспондент Академии наук СССР А. Оссовский через долгие годы после премьеры симфонии вспоминал: «Симфония произвела ошеломляющее, грандиозное действие. С уст потрясенных слушателей то и дело срывался восторженный эпитет „гениально“… Нам казалось, что Скрябин этим произведением открывает новую эру… Между нами было неоспоримо решено: „Скрябин – гений и вождь“».