Давид Драгунский - Годы в броне

* * *

Расстроил меня вернувшийся из батальона Дмитриев:

- Погиб Петр Кузьмич Немченко, замполит Осадчего.

- Как так? Всего час назад я видел его на башне танка...

- Немецкие автоматчики срезали замполита при выходе из Целендорфа, подавленно сказал Александр Павлович, закручивая, как всегда, длинную козью ножку.

- Жаль, хороший парень был Немченко.

- Не то слово, - вставил находившийся рядом секретарь парткомиссии Иван Иванович Перегудов.

Перед моими глазами встал, как живой, замполит 3-го батальона. Впервые я познакомился с ним еще перед Львовско-Сандомирской операцией. Представляя мне политаппарат бригады, Александр Павлович как-то виновато шепнул, указывая глазами на Немченко:

- Я его еще не раскусил. Медлительный какой-то, неразговорчивый. Не похож на политработника...

Передо мной стоял невысокий, нескладный человек в обвисшей гимнастерке, с опущенным ниже живота ремнем. В нем не было ничего солдатского. Захотелось спросить: воевал ли он? Но тут в глаза бросились боевые награды на груди Немченко. Стало стыдно собственной мысли. Хорошо, что не успел задать неуместный вопрос. Чтобы как-то прервать затянувшуюся паузу, спросил:

- Кем вы были до войны?

- Коммунистом, товарищ полковник.

- Вы меня не поняли, товарищ майор, я хотел узнать вашу профессию.

- Моя профессия - партийный работник, а должности занимал различные: был заведующим библиотекой, пропагандистом, работал в профсоюзных органах.

Запомнился мне этот короткий разговор. Впоследствии я видел Немченко с батальоном в боях у Равы-Русской, под Львовом, на Висле и сандомирском плацдарме. Он не выносил высокопарных, трескучих, холодных фраз, но знал истинную силу правдивого большевистского слова и умел пользоваться этим грозным испытанным оружием. И люди чувствовали в нем настоящего партийного вожака, душой тянулись к нему. Он не ошибся, отвечая на мой вопрос: он был и до войны, и в огне боев настоящим коммунистом.

Позже и Дмитриев, и я, и все наши танкисты полюбили Петра Кузьмича Немченко.

В бою Немченко был неистов, сражался с ожесточением, которое передавалось всем бойцам батальона. Помнится, в те дни, когда мы расширяли свой пятачок на сандомирском плацдарме, в 3-м батальоне осталось всего три танка. С большим трудом я буквально выгнал из боя комбата Осадчего, чтобы сохранить его штаб, избежать ненужных потерь. Полагал я, что вместе с комбатом ушел и его замполит.

Штаб 3-го батальона по моему приказанию был отправлен за Вислу на переформирование и пополнение батальона. Каково же было мое удивление, когда через несколько дней после очередного боя ко мне на КП были доставлены танкисты, спасенные из горящей машины, и среди них - замполит 3-го батальона майор Немченко, обожженный, в изодранном, опаленном комбинезоне, со следами крови на лице и руках.

- Почему вы здесь? - набросился я на него. - Почему остались? Это безрассудство - с тремя танками лезть в пекло!

- А вы, товарищ полковник? Вы почему здесь? У вас в бригаде едва наберется дюжина танков. Вы не ушли из боя. Зачем же упрекать меня?..

Тон замполита вывел меня из терпения. И без того было тошно. Немцы беспрерывно атаковали, потери росли, в строю остались считанные танки и полсотни автоматчиков, обещанное командиром корпуса пополнение не приходило, а тут еще этот майор, так вызывающе разговаривавший с комбригом.

- Хватит! - взорвался я. - Отправляйтесь немедленно к Осадчему! - И, немного поостыв, высказал все, что накипело: - Я не потерплю в бригаде распущенности и самовольных действий. Офицер должен быть дисциплинированным, а политработник - вдвойне.

- Теперь я могу уйти, товарищ полковник? В батальоне не осталось ни одного танка...

Голос майора Немченко прозвучал глухо, заросшее рыжей щетиной лицо побледнело, губы скривились в горькой усмешке, и только глаза лихорадочно блестели. Он неуклюже протиснулся в узкую щель выхода и исчез.

За самовольные действия на сандомирском плацдарме он был мною строжайше предупрежден. За образцовое выполнение боевой задачи и личное мужество командующий армией наградил Немченко орденом Красного Знамени. Кличка Кузьмич, данная ему Осадчим, Федоровым, Гулеватым, прочно утвердилась за ним. Впрочем, это была не кличка. Так, по отчеству, на Руси испокон века величают уважаемых людей.

Именно таким был наш Кузьмич. С виду угрюмый, немногословный, нескладный, это был человек добрейшей души и беспредельной храбрости.

Как-то перед зимними боями 1945 года я забрел на огонек в землянку к Немченко. На дворе стоял морозец, для тех мест довольно-таки внушительный градусов девять - двенадцать. Раскаленная железная печурка издавала приятное тепло. Хозяин землянки смутился, растерянно забегал взад и вперед. Потом, видимо приняв серьезное решение, положил на пустой снарядный ящик, служивший столом и табуреткой, баклажку, консервные банки, вытащил железные кружки, кусок черствого хлеба:

- Прошу, товарищ комбриг, угощайтесь.

- Благодарю. Но я не за этим пришел. Обходил сторожевое охранение, увидел огонек и забрел...

Мы провели тогда без сна почти всю ночь. То ли горячая печурка, немудрящий уют фронтовой землянки и кружка водки, то ли тепло человеческой беседы отогрели душу майора, но в ту ночь Кузьмич поведал мне многое из того, что хранил в тайниках своего сердца.

С горечью высказал он обиду на один из райкомов партии за то, что его не сразу послали на фронт. Тогда и узнал я, что воюет Кузьмич с лета 1942 года. Именно с этого момента началась для него жизнь политработника-фронтовика: то в окопах, то в госпитале, долгие бои, кратковременный отдых, новое формирование. Старший лейтенант интендантской службы превратился в капитана пехоты, а потом перешел к танкистам.

В землянке сидел передо мной майор, замполит танкового батальона, отмеченный многими правительственными наградами. Я знал цену каждого его ордена, каждой медали. Что ни награда - то бой, атака, взятый кровью населенный пункт... Ведь каждый боевой орден - это героическая повесть, нередко имеющая трагический конец. А сколько людей не получили этих наград! Случалось, подберут раненого героя на поле боя, отправят в глубокий тыл, а там ищи - его. И поныне, спустя почти четыре десятилетия после войны, еще не все награды нашли всех своих хозяев...

Наш разговор в землянке затянулся.

- А знаешь, Немченко, - признался я, - Александр Павлович хочет взять тебя в политотдел.

- Не уйду я от своих танкистов, не могу оставить Осадчего. Уж очень хороший мужик, простой, смелый. И что греха таить, тоска меня съест, а он без меня пропадет - горяч чересчур...

Я задумался. Только недавно Николай Акимович Осадчий сказал мне почти такие же слова о своем замполите, да еще прибавил: "Очень умный, степенный, рассудительный человек. Много помогает мне".