Александр Пузиков - Золя

Для этого Люку нужны три вещи: капитал (он получает его от Жордана), талант (это он сам и тот же Жордан — гениальный изобретатель), труд (рабочие, перешедшие на сторону Люка).

Первые шаги Люка Фромана, впрочем, не так уж наивны. Он повышает производительность труда рабочих, совершенствует технику, сокращает рабочий день, увеличивает заработную плату. Ни Золя, ни Люку не приходит в голову, что все это изобретено до них — «культурный» капиталист стремился побить своего конкурента как раз этими же средствами. Подобные ухищрения капитала станут в дальнейшем банальной повседневностью, но наемный труд не освободится от эксплуатации, а несправедливость распределения общественных благ станет еще более вопиющей.

Так же неубедительна победа «Крешри» над «Бездной». «Крешри» производит рельсы, продукты мирного потребления. «Бездна» поставляет оружие. И они долго сосуществуют вместе, так долго, что Золя приходится ввести в роман образ женщины-разрушительницы, которая своим мотовством подводит «Бездну» к краху.

На помощь своим утопическим грезам Золя мобилизует и старую философию «радости бытия», излюбленную теорию влияния биологического фактора на общество. «В тот день, когда он спасет женщину, будет спасен мир» — эти слова из «Наброска», перешедшие в роман и воплотившиеся в любви Люка к молоденькой несчастной работнице Жозине, должны заключать в себе вторую часть утопии: ликвидация классов с помощью браков детей богачей и бедняков.

Утопические идеи Золя не выдерживают критики, но следует быть справедливым к его поистине благородным намерениям. Золя вовсе не хотел сказать, что его утопия обязательно осуществится на деле. Это, так сказать, один из вариантов возможного переустройства общества. Золя уважительно говорит о других идеях. На страницах романа мы часто встречаемся с рабочим Боннером — умным и симпатичным человеком, убежденным социалистом-коллективистом. Золя заставляет его признать победу Люка Фромана, но, передавая мысли Боннера, писатель не склонен над ними смеяться. Путь насилия может оказаться единственно верным путем к будущему, если грезы Люка не осуществятся в жизни. Золя вкладывает в уста Боннера доводы веские и убедительные, к которым он и сам как бы невольно прислушивается. Именно это обстоятельство справедливо отметил Жорес, когда в статье, посвященной «Труду», писал: «Если же Золя предпочитает идти к коммунизму путем мирной эволюции (сотрудничества), он все же остерегается заключить огромное историческое движение в рамки одной формулы, не допускающей ничего иного».

Роман Золя переполнен и другими, более мелкими проблемами, которые волновали его современников. Золя говорит о разобщенности действий социалистов, о сектантстве, которое мешает достижению общей цели. Для Франции конца века, где отсутствовала крепкая партия революционного пролетариата, эта проблема была весьма насущной. Интересны мысли Золя о техническом прогрессе, и надо отдать дань многим его удивительным предвиденьям. Золя пытается решить проблему воспитания детей, живущих в свободном обществе, и проблему социалистического перевоспитания взрослых — выходцев из привилегированных классов. Но главное, что нас волнует в этом его произведении и что Золя, несомненно, удалось как художнику, так это прославление свободного труда, составляющего радость и счастье человека. Этот гимн раскрепощенному труду отражал не только субъективные устремления писателя, но и страстный порыв народных масс, мечтающих сбросить с себя цепи рабства и унижения и рвущихся к общественной справедливости, к социализму.

Глава тридцать восьмая

Работа над романом «Труд» в общей сложности заняла у Золя два года. Около года он собирал материалы и год писал (с июня 1899 года по февраль 1901 года). Для Золя это была обычная норма. Почти все свои крупные произведения он создавал приблизительно в такие сроки. И все же на «Труде», как и на «Плодовитости», видны следы спешки. Золя часто прибегает к мотивам и ситуациям, использованным им в «Ругон-Маккарах», почти не создает новых оригинальных образов, некоторые из персонажей «Четвероевангелия» так похожи друг на друга, что их невозможно различить; таковы, например, Матье в «Плодовитости» и Люк в «Труде». В образе Жордана что-то напоминает Гамлена, а в Сэрэтте что-то от Каролины («Деньги»). Пожар, который завершает трагедию семьи Делаво, при сходных обстоятельствах уже был описан в «Завоевании Плассана». Фразы о «всходах», о «семенах вечной жизни» мы читали и в «Жерминале», и в «Земле», и в «Разгроме». Примеров таких повторов можно привести множество. Но дело не только в них. Золя допускает много небрежностей в стиле, не мотивирует с достаточной силой поступки своих персонажей, злоупотребляет мелодраматическими сценами.

Золя понимал это и, выражая однажды признательность Октаву Мирбо за статью о «Плодовитости», признавался; «Я очень хорошо сознаю недостатки своей книги — неправдоподобие и искусственность ситуаций, наличие избитых истин, ходячие морали…»

Существовала большая разница между тем, как создавались «Ругон-Маккары» и произведения цикла «Четвероевангелие». Хотя производительность Золя казалась его современникам почти невероятной, это было не совсем так. Многие произведения, составившие его первую эпопею, только номинально писались в течение года или двух лет. Замыслы их зрели годами. На подготовку и творческое осмысление темы «Земли», «Человека зверя» ушли десятилетия. Работая над каким-либо очередным произведением, Золя уже обдумывал следующие романы серии. Некоторые из них он видел с самого начала, с тех пор, как зародилась идея «Ругон-Маккаров», он исподволь готовил для них материалы, обдумывая сюжетные ходы, композицию, стараясь представить круг персонажей.

Создавая «Четвероевангелие», Золя не располагал больше такой возможностью. К тому же он спешил. Спешил не из-за договоров с издателями и не потому, что считал себя слишком старым и боялся не успеть завершить задуманное, а потому, что ему хотелось как можно скорее поведать человечеству свои новые мысли, оказать словом воздействие на своих современников.

Призыв к действию, и действию неотложному, звучит во всех его статьях и письмах этого времени: «Действие! Действие! Все должны действовать, все понимают, что бездействовать в столь серьезный час, когда роковые силы прошлого дают последнюю битву силам завтрашнего дня, — это общественное преступление» (из письма к М. Ле Блону).

Проповедническая страсть, обуявшая Золя во время дела Дрейфуса, ежедневно подгоняла его, заставляла трудиться более чем когда-либо.