Дэвид Вейс - Убийство Моцарта

– Не потому ли он говорил о яде?

И когда Констанца стала отрицать это, Джэсон напомнил ей ее же слова, и в глазах Констанцы появились страх и растерянность. Самое главное для нее, подумал Джэсон, это заполучить место в моцартовском пантеоне, неважно какой ценой.

– Кое-кто утверждал, что он вел распутную жизнь.

– Неправда! Это клевета врагов.

Говорили о том, будто все его позабыли, а он это тяжело переживал.

Если кто его и позабыл, так только знатные вельможи. Но уже задолго до смерти Вольфганга терзала мысль, что кто-то пытается его отравить, кто-то хочет от него избавиться. Он мучился ужасными желудочными коликами.

– Упоминал ли он о каком-нибудь яде? – снова спросил Джэсон.

– Да. Об «аква тоффана».

– Но вы по-прежнему верите в невиновность Сальери?

– Да, хотя многие считали обратное.

– Если они были врагами, то почему Моцарт принял его приглашение?

– Самым большим врагом Вольфганга было одиночество. Он ненавидел оставаться один. Когда я лечилась в Бадене или во время своих поездок, он без конца писал, как он по мне скучает. Уж по одной этой причине он мог пойти на ужин к Сальери. К тому же успех «Волшебной флейты» слишком взволновал его, ему не хотелось сразу отправляться домой; к тому же Сальери славился как большой гурман, и Вольфганга, возможно, это соблазнило. Причин было достаточно. Вам нужно поговорить с Софи. Она была у его постели, когда он умирал. Я ее сейчас позову.

Констанца представила сестру как госпожу Хайбель.

– Оставляю вас одних, мне больно слушать о последних часах Вольфганга. Софи подтвердит вам мои слова, – и Констанца удалилась.

На Софи было скромное темносерое платье, изношенное, но безукоризненно чистое. Ростом она была ниже Алоизии, но повыше Констанцы, с ничем непримечательным морщинистым лицом.

– Кому же из них Моцарт отдавал предпочтение, госпожа Хайбель? Констанце или Алоизии? – спросил Джэсон. – Обе ваши сестры претендуют на его привязанность.

– Констанце. Он всегда восторгался голосом Алоизии, но когда она отказалась выйти за него, он к ней совсем переменился.

– Но ведь вы были ребенком, когда он познакомился с Алоизией. Вам не изменяет память?

– Мне было лет десять-двенадцать, точно не помню. А когда он полюбил Констанцу, я уже была взрослой девушкой. Как я ей завидовала! Я считала ее счастливой, ведь ее полюбил такой прекрасный человек.

– Вам нравился его характер, госпожа Хайбель? Серые глаза Софи засияли и голос дрогнул.

– Вольфганг был добрый, нежный, веселый и очень предан Констанце.

Из трех сестер Софи заслуживает наибольшего доверия, догадался Джэсон.

– Его любовь сквозила в каждом слове, в каждом поступке. Когда Констанца уезжала, он не находил себе места. Никто в мире не мог сравниться с его Станци.

– И она отвечала ему такой же любовью? Софи мгновение колебалась, а затем ответила:

– Да.

– Так почему же ее не было рядом, когда он умирал?

– Это вам сказала Алоизия. Она ее всегда ревновала.

– Но ведь вы-то сидели у его смертного ложа.

– А как же иначе? – воскликнула Софи. – Я любила… – Она залилась краской. – Мы были привязаны друг к другу. Но ведь вас не это интересует.

– Напротив, меня очень интересует ваше отношение к Моцарту, госпожа Хайбель. Часто близкие родственники недолюбливают друг друга.

– Но Вольфганга невозможно было не любить. Его смерть явилась для меня настоящим ударом. Такое никогда не забыть. Я бессильна была ему помочь.

– Но вы сделали все, что могли. Даже Алоизия это признает.

– Не знаю. Я никогда не была в этом уверена. Многое можно было предотвратить.

– Когда вы поняли всю опасность его болезни?

– Спустя две-три недели после премьеры «Волшебной флейты». Я несколько дней не виделась с ним после того, как мы с матушкой побывали по приглашению Вольфганга на спектакле, но я не беспокоилась. Успех «Волшебной флейты» окрылил его. В Вене такого успеха у него еще не было, и он радовался, что скоро всем его бедам придет конец. Он мечтал написать еще одну оперу на либретто Шиканедера. «Волшебная флейта» пришлась по вкусу венской публике, особенно всем понравился Папагено, и Вольфганг сиял. Здоровье его заметно улучшилось. Последние полгода он часто страдал от болей и расстройства желудка, особенно от колик и рвоты. Если он придерживался диеты, то ему становилось лучше, и тогда он считал, что причиной всему утомление. Работа над оперой «Милосердие Тита» не доставляла ему удовольствия. Император, для которого писалась опера, был к ней равнодушен: да и либретто Вольфгангу не нравилось, казалось старомодным. Но успех «Волшебной флейты» все изменил. Теперь его беспокоило лишь одно: заказ на реквием, неизвестно для кого предназначавшийся. Он говорил, что пишет его для себя. Это действовало на него угнетающе, хотя он шутил, стараясь отогнать мрачные мысли.

– Ну, а Констанца? – спросил Джэсон. – Где же была она?

– В Бадене, вместе со старшим сыном Карлом. А маленького Франца взяла к себе бабушка. Вольфганг ужасно скучал по Станци, но настаивал, чтобы она оставалась в Бадене, пока не поправит здоровье.

– Мы с матушкой жили неподалеку от их дома на Раухенштейнгассе и как раз собирались обедать, когда раздался стук в дверь. Пришел слуга из таверны Дейнера и испуганно сказал:

«Хорошо, что я застал вас дома, госпожа. Капельмейстер Моцарт сильно заболел, хозяин обеспокоен и просит вас поскорее прийти».

Я была очень привязана к Вольфгангу, но по молодости боялась брать на себя такую ответственность, однако слуга ждал, и я последовала за ним. Когда мы пришли, Дейнер уже уложил Вольфганга в постель, растопил печь и послал за доктором. В спальне стоял холод, а Вольфганг весь пылал, он был в забытьи, и я совсем растерялась.

Первый ли это приступ, спросила я Дейнера.

«Нет, но самый сильный, – ответил Дейнер. – Вольфганг сказал, что заболел после ужина у маэстро Сальери, а когда он спросил на следующий день у доктора, не отравление ли это, тот рассмеялся и ответил, что причиной всему утомление, что у него устали глаза. Но с тех пор он не может ничего есть и пить. Только суп и вино, которые я ему приношу – в последнее время он почти не выходил из дому. Но сегодня он с трудом добрался до таверны и заказал вина, но даже не притронулся к Нему. Я понял, что он очень болен, отвез его домой и послал за вами и доктором».

Слуга, которого Дейнер посылал за доктором, вернулся и в растерянности сообщил:

«Клоссет не соглашается прийти. Говорит, господин Моцарт ему и без того задолжал».

«Я заплачу, – пообещала я, но обнаружила, что в спешке не взяла с собой кошелек.

Тогда Дейнер подал слуге два гульдена для Клоссета и сказал: