Юрий Сенкевич - Путешествие длиною в жизнь

— Я воевал с гитлеризмом и любую агрессию категорически не приемлю. Сегодня ночью, получив очередное сообщение из очередной страны о нежелательности нашего визита, я принял очень тяжелое для меня решение. Я решил закончить экспедицию здесь, в Джибути, и решил сжечь "Тигрис". Этот акт будет символизировать наш протест против варварства. Я хочу еще раз напомнить людям о том, что войны, убийства людей — противоестественны…

При речи Тура о сожжении "Тигриса" присутствовали представители Би-би-си. Они поставили условие: все до последнего момента должно остаться тайной. Консорциум не желал конкуренции. Закабалив "Тигрис" при жизни, он намеревался стричь купоны и с его похорон.

Нам надо было бы заупрямиться: путешествие кончилось, договор утратил силу, дальше мы можем действовать как хотим. Но мы не заупрямились — были слишком подавлены. Слишком свыклись с мыслью, что мы подневольны…

Я только смог предупредить Ксюшу по радио: "Будьте внимательны, завтра передам очень важное сообщение". И не имел права намекнуть, о чем.

Понедельник, 3 апреля 1978 года… Мы уже забрали с лодки свои личные вещи, выгрузили оборудование, предназначенное для музея "Кон-Тики". Весь день отдыхали, купались, но о "Тигрисе", как по уговору, не было сказано ни слова. Да и что мы могли сказать — нам ведь предстояло сжечь свой дом, и никто из нас не хотел поднести спичку…

Петросу сказали с чистыми глазами: "Идем на киносъемки". Подняли парус, отдали швартовы и пошли. Недалеко, за пять миль. К островам Аль-Муша, куда несколько дней назад так стремились.

Возле островов яхта, сопровождавшая нас, взяла "Тигрис" на буксир. Выбрали в заливчике место, поставили нашу ладью на два якоря…

Кинооператоры, Норрис, Герман и Тору, сошли на берег, заняли позиции каждый для своего ракурса. Изготовились. За фотографии отвечал Карло. Остальным заниматься съемкой Тур запретил…

Мы облили горючим палубу "Тигриса", разложили по ней тряпки, одеяла, полотенца. Времени потратили много — не хотелось спешить. Солнце уже садилось, когда мы переправились на островок и стали на самой его кромке…

Последним с "Тигриса" приплыл Эйч-Пи на "Зодиаке". Он выполнял обязанность пиротехника — закладывал в хижине взрывное устройство…

Мы стояли на берегу и ждали…

Через пятнадцать минут вспыхнуло, грохнуло. Поднялся огненный столб, и "Тигрис" запылал. Он горел долго, долго, долго…

Горел мостик, где мы сражались с веслами и компасом. Горела хижина, на потолке которой когда-то я прикрепил Ксюшин портрет. Горела корма обиталище крабиков Феди и Маши…

И обеденный стол горел, с вырезанной Рашадом доской для игры в нарды. Горела и завалинка, на которой Эйч-Пи рассказывал мне смешные добрые сказки…

Долго держалась мачта, непонятно на чем. Она рухнула, когда "Тигрис" начал изнутри светиться…

И вот уже не было ни мостика, ни хижин, ни мачты. Над водной гладью залива Таджура горел стог сена, ярко и жарко, как способна гореть сухая трава. Мелькнула мысль: Боже мой, а ведь мы ни разу не подумали, что на судне может случиться пожар!..

Понемногу огонь утихал, тьма сгущалась. Это к лучшему: нам всем в эти минуты нужна была темнота…

Потом мы сели на яхту и вернулись в порт. А там по пирсу уже метался Петрос. Он был вне себя:

— Юрий, что же вы со мной делаете? Я чуть не получил инфаркт! Это же ужасно! Почему вы ничего мне не сказали? Я сидел со своей Мими возле дома, любовался закатом и вдруг увидел этот огромный столб дыма. И какой-то взрыв и потом пламя! И сразу радио Джибути передало, что горит "Тигрис" и что судьба экипажа неизвестна! Представляете, что я пережил?!

Что я мог ему сказать?

Сели в машину, поехали к нему. Он говорил:

— Ты понимаешь, Валерий на связи, спрашивает, что у вас там и как, скоро ли приедешь? Ты же обещал дать ему какое-то важное сообщение, а я не соображаю, как ответить, тем более что на связи и твоя жена!

Немедленно вышли в эфир. Я сообщал о событиях, которые произошли, диктовал открытое письмо Тура Генеральному секретарю ООН Курту Вальдхайму. Валерий в Ессентуках все это записывал, записывал и Костя в Москве, и Ксюша слушала. Они быстро обработали запись, так быстро, как могли, и Ксюша поехала в ТАСС.

А там от нее шарахались, прятали глаза, ибо версия джибутийского радио уже попала в агентство Франс Пресс, а оттуда — по всему миру.

Сейчас ясно, что мы совершили большую глупость. Нам надо было бы послать Би-би-си ко всем чертям. Широко разрекламировать нашу акцию: звать журналистов, трубить во все трубы, что мы идем сжигать "Тигрис", что мы против войны! Приезжайте, посмотрите!

Именно так надо было сделать! Тогда бы мир воспринял случившееся совсем иначе. Но мы, повторяю, были настолько растеряны, настолько потрясены прощанием с "Тигрисом"…

А консорциум не спешил раскачиваться. Дал себя обогнать и корреспондентам Франс Пресс, и какому-то расторопному репортеру, подскочившему на следующий день к Аль-Муше. Мы растаскивали остатки лодки, а репортер, оказывается, нас снимал. И продал пленку в двадцать стран, с текстом, что, мол, камышовая лодка терпит бедствие.

Получалась совершенная невнятица. Открытое письмо Тура так никто и не открыл. Когда я потом уже, несколько позже, приехал в Норвегию, обо мне в газетах писали: "Сенкевич прибыл защищать Хейердала". И допытывались, что я думаю по поводу бесславного финала экспедиции. Я отвечал: "Обо всем этом четко заявил Хейердал. Где у вас опубликован его документ? Где же ваша свобода печати?"

Чем мог выразить свое отрицание милитаризма Тур Хейердал, не государственный деятель, не официальное лицо, а всего лишь руководитель маленькой экспедиции? Он выразил его единственным доступным ему способом. Не оставил "Тигрис" гнить в окружении дредноутов на военно-морской базе.

Это был "протест по Хейердалу". Можно упрекать его в наивности, в идеализме, в прекраснодушии. Я не раз говорил и повторяю опять: если бы земля была населена Хейердалами, она была бы прекрасна…

Охрану аэропорта в Джибути осуществлял французский Иностранный легион. Мы сдали багаж, поехали на автобусе на посадку. Недалеко от самолета всех попросили выйти. В окружении легионеров в шортах, в камуфлированных куртках, касках с сеточкой пассажиры должны были опознать свои вещи. Опознанные погрузили в самолет. Это была предосторожность против воздушного терроризма. Таким и запомнилось мне расставание с Джибути: легионеры с каменными лицами, их взгляды поверх тебя, пальцы на спусковых крючках автоматов, направленных тебе в живот…

Промежуточная посадка была в Эфиопии — требовался ремонт отказавших двигателей. Через двенадцать часов наконец-то вылетели в Рим. Оттуда на поезде мы с Карло поехали к нему на север Италии, в Лекко. Погостив у него несколько дней, я через Милан вернулся в Москву: торопился попасть домой к дню рождения Даши, к 16 апреля…