Бенедикт Сарнов - Феномен Солженицына

Падение мужества – может быть, самое разительное, что видно в сегодняшнем Западе постороннему взгляду. Западный мир потерял общественное мужество и весь в целом и даже отдельно по каждой стране... Этот упадок мужества особенно сказывается в прослойках правящей и интеллектуально-ведущей, отчего и создаётся ощущение, что мужество потеряло целиком всё общество... Политические и интеллектуальные функционеры выявляют этот упадок, безволие, потерянность в своих действиях, выступлениях и ещё более – в услужливых теоретических обоснованиях, почему такой образ действий, кладущий трусость и заискивание в основу государственной политики, – прагматичен, разумен и оправдан на любой интеллектуальной и даже нравственной высоте...

Всю жизнь проведя под коммунизмом, я скажу: ужасно то общество, в котором вовсе нет беспристрастных юридических весов. Но общество, в котором нет других весов, кроме юридических, тоже мало достойно человека...

Перед испытаниями же грозящего века удержаться одними юридическими подпорками будет просто невозможно...

Подрыв административной власти повсюду доступен и свободен, и все власти западных стран резко ослабли. Защита прав личности доведена до той крайности, что уже становится беззащитным само общество... – и на Западе приспела пора отстаивать уже не столько права людей, сколько их обязанности...

Я надеюсь, никто из присутствующих не заподозрит, что я провёл эту частную критику западной системы для того, чтобы выдвинуть взамен идею социализма... Нет, с опытом страны осуществлённого социализма я во всяком случае не предложу социалистическую альтернативу...

Но если меня спросят, напротив: хочу ли я предложить своей стране в качестве образца сегодняшний Запад, как он есть, я должен буду откровенно ответить: нет, ваше общество я не мог бы рекомендовать как идеал для преобразования нашего. Для того богатого душевного развития, которое уже выстрадано нашею страною в этом веке, – западная система в её нынешнем, духовно-истощённом виде не представляется заманчивой...

Бывают симптоматичные предупреждения, которые посылает история угрожаемому или гибнущему обществу: например, падение искусств или отсутствие великих государственных деятелей...

В своё решающее наступление уже идёт и давит мировое Зло, – а ваши экраны и печатные издания наполнены обязательными улыбками и поднятыми бокалами...

Западное мышление стало консервативным: только бы сохранялось мировое положение, как оно есть, только бы ничто не менялось. Расслабляющая мечта о статус-кво – признак общества, закончившего своё развитие...

(Речь в Гарварде. Там же. Стр. 312–328)

Казалось бы: что общего может быть у текста, обращенного к секретарям Союза писателей, с текстом письма, адресованного Патриарху русской православной церкви? Или текста, обращенного к вождям Советского Союза – с речью, произнесенной перед профессорами и студентами одного из старейших университетов Америки?

Но каждый, кто вчитается в эти солженицынские обращения (хотя бы в тех коротких выдержках, в каких я их тут представил), не сможет не увидеть, что все они бьют в одну точку.

Не столько по содержащимся в них мыслям (хотя и по ним тоже), сколько по интонации, по тональности каждого из этих его высказываний.

В каждом из них он не размышляет, не спорит, не полемизирует, не убеждает, не уговаривает, а – ВЕЩАЕТ, ПРОРОЧЕСТВУЕТ. Тех, к кому обращается, не увещевает, а прямо УГРОЖАЕТ ИМ неизбежными грядущими карами, если они не одумаются, не прислушаются к исходящему из его уст голосу САМОЙ ИСТИНЫ.

23 августа 1973 года в Ленинграде покончила с собой (или была убита?) Екатерина Денисовна Воронянская. Она была одной из тех тайных опор Солженицына, без которых его многолетняя героическая деятельность «подпольного писателя» была бы невозможна.

Не из тех она была, кто делает эпоху, но – кто делается ею, однако уже делалась до глубока и с большим залётом. Поворот тогда был всего общества – но многи лишь до середины, и с возвратами, и с топтанием, она же от этого направления 1962 года уже не отошла до смерти, уже не знала границ негодования к притеснителям...

Это сильное движение, этот порыв сразу не к помощи даже, а – к служению, выделил первое письмо её ко мне. Я ответил, переписка завязалась. Летом 1963 произошло и знакомство – сразу в широких жестах и бурных тонах... Уже на первую за тем зиму я попросил её просматривать редкие издания 20-х годов, отбирать штрихи эпохи и факты быта для будущего Р-17. (Я торопился и широко тогда размахнулся на новую книгу, собирал материал на все двадцать Узлов сразу, не представлял, что всей жизни не достанет на этакое.) Она неплохо справилась с этой работой: переворошила множество печатных страниц и наскребла характерного... А на следующее лето на хуторе под Выру она с нами уже перестукивала «Круг»...

«Queen Elizabeth» стали мы звать её в нашем узком кругу, а сокращенно – Q (Кью)...

В феврале 1967, проездом из Эстонии, я отдал Кью свой густо отпечатанный экземпляр «Архипелага», один из двух для более просторной перепечатки: открыть возможность ещё править и доделывать текст. И в своей комнатке, затиснутая шкафами и стенами, во враждебной коммунальной квартире, доступная лёгкому схвату при подозрении, – да, уже в то время на пенсии и потому больше дома, – за обеденным столом, другого не было, Кью благополучно перетюкала все полторы тысячи страниц – да в трёх экземплярах. По такому экземпляру я позже и правил ещё последний раз.

К этой книге от первого же знакомства с ней в те дни (и до смерти) Кью относилась завороженно, с поклонением и ужасом, – как чувствовала свою с ней роковую связь, отличала её ото всех других моих книг.

(Александр Солженицын. Бодался телёнок с дубом. М. 1996. Стр. 441–445)

Так стала она владелицей (хранительницей) одного из трех экземпляров этой «перетюканной» ею книги, самой опасной из всех тогдашних рукописей Александра Исаевича, тайно хранящихся по разным, только ему одному известным «захоронкам».

По складу своего характера Елизавета Денисовна была плохо приспособлена к подпольной, конспиративной деятельности:

...Именно те превосходные степени, в которых она выражалась об этой книге, не удержали её поделиться новостью о ней и даже её страницами со своими близкими подругами – о, всего только с одной-двумя!..

...Последние годы мы с Кью уже не вели серьёзных конспиративных работ и редко встречались, я мало заботился, насколько осторожна она во внешнем поведении. Она же по своей закатистой крайности, из страха – в полную беспечность, посылала по почте Люше Чуковской письма весьма остроумные, но и с намёками, и с загадочными подписями, вроде «ваша Ворожейкина», а следующий раз как-нибудь иначе. Адрес Люши был – всё равно что мой, письма тщательно проверялись, и высунутые ушки не могли не обратить на себя внимания ГБ.