Валерий Шамбаров - Государство и революции

И эти "лавочки" было решено прикрыть с крупными перетрясками и взысканиями среди их руководства. А новые лагеря, перенесли в более подходящее место, на труднодоступный и уединенный Соловецкий архипелаг, где имелись готовые монастырские стены, остатки прежнего хозяйства, напрочь отсутствовали нежелательные свидетели, а природные условия исключали возможности побега или проникновения посторонних. К моменту ликвидации Северных Лагерей в июле 1923 г. из всех стекавшихся сюда людских потоков в них оставалось лишь около двух тысяч человек. Которых и вывезли на Соловки.

Описание Соловков у Солженицына, пожалуй, получилось несколько искаженным - в его "Архипелаге" они представлены как некий "фантастический мир", в котором сосуществуют рядом и жесточайшие наказания, и почти что опереточная фантасмагория увеселительного заведения - спектакли драматической труппы, изображения слона с буквой "У" на попоне, то есть У-СЛОН (управление Соловецких лагерей особого назначения), свои печатные издания, "раскопочная комиссия" и "дендрологический питомник". Отсутствие обреченности, поскольку и сроки-то у всех чересчур короткие. Видимо, такое смещение акцентов объясняется тем, что Солженицын в качестве основного источника пользовался живой памятью, дошедшей через поколения заключенных. А она, естественно, сохранила самые яркие внешние черты, отсутствовавшие в последующих лагерях. Опять же, память о Соловках передавалась через тех, кто сумел там уцелеть. А уцелели, главным образом, социалисты. Которые в то время еще содержались в льготных условиях отдельно от "контрреволюционеров", в более приличных помещениях, им давали лучшие пайки, позволяли гулять бесконвойно и не гоняли на каторжные работы.

Но если мы обратимся к воспоминаниям А. Клингера, Ю. Бессонова и др., которым чудом удалось бежать, то увидим, что основная масса заключенных уже тогда содержалась в ежовых рукавицах, без малейшей "свободной" отдушины, впроголодь, и сплошь погибала на общих работах - прокладке железной дороги, лесоповале, или, что считалось еще хуже - торфоразработках. Там находили смерть почти все, и никаких иллюзий относительно своей участи ни у кого не было. При трехгодичных сроках заключения люди с первых же дней понимали, что выжить эти три года у них вряд ли получится. И систематические расстрелы тоже продолжались, хотя и в меньших масштабах, чем в Холмогорах. В 1923-25 гг. тут расстреливали в среднем человек 15 в неделю. Поэтому Соловки действительно можно считать некой переходной ступенью, но не от "фантастического мира" к строгой системе ГУЛАГа, а от лагерей смерти к лагерям "истребительно-трудового" типа. Так же, как в глубинах древности от поголовного истребления пленных и принесения их в жертву богам постепенно переходили к превращению их в рабов.

Продолжались по стране и "обычные" расстрелы, хотя их размах все же снизился. Информацию о них систематизировал, например, инженер В. Бруновский, который сам был приговорен и просидел 3 года в "коридоре смертников", но как гражданина Латвии, его потом обменяли на арестованных там коммунистов ("Дело было в СССР", АРР, т. 19). По его данным, даже в "золотые" нэповские годы середины 20-х в СССР ежегодно казнили около 6 тыс. чел. - из них четвертую часть в Москве. Поскольку фиктивные расстрелы тоже еще практиковались, то сохранились сведения и о самой процедуре. До 1925 г. приговоры приводились в исполнение по ночам в бане внутренней тюрьмы на Лубянке, а днем там же мылись арестованные. Инструкция о раздевании жертв донага все еще действовала, и приговоренные сдавали одежду тому же каптеру, что моющиеся - разве что на помывку мужчин и женщин водили по отдельности, а на расстрелы - вместе. А после бани те заключенные, у кого не было сменного белья, могли получить белье казненных.

Правда, в отличие от времен "красного террора" содержали теперь смертников и смертниц в разных камерах, но все еще в общем коридоре - и надзор, и даже обыски женщин осуществлялись мужским персоналом. Только для "физиологического" обыска приглашалась специальная надзирательница. С 1925 г. расстрелов стало меньше, и технология казней изменилась.

"В канцелярии объявляется приговор, предлагают расписаться в том, что приговор объявлен, причем после прочтения приговора руки крепко связываются веревкой. Если смертник начинает кричать, ругаться, хватают за горло, зажимают нос и в рот запихивают тряпку... Место казни на Большой Лубянке или в Варсонофьевском переулке. Смертники и смертницы сдаются дежурному коменданту для приведения приговора в исполнение. При групповом расстреле в 3-5-7-10 и более человек едет обычно заместитель коменданта Бутырской тюрьмы Адамсон. Для одиночных расстрелов вызывается кто-либо из комячейки ГПУ или приговор приводит в исполнение дежурный комендант. Жертве развязывают руки, снимают платье, белье. Узенький коридор, в конце которого дверь, а за нею лестница в подвал. Палач предлагает своей жертве идти вперед и следует сзади на расстоянии не более одного метра. Смертник подходит к двери, начинает спускаться в подвал, и в это время палач стреляет почти в упор, в затылок, и жертва падает в подвал".

Упомянутый здесь латыш Адамсон считался главным, так сказать "придворным" палачом. Карьеру он сделал в страшной Одесской ЧК и в качестве командира карательного отряда на Тамбовщине. Бруновский описывает его как совершенно патологического типа. Например, заключенные неоднократно замечали, что при выводе женских камер на оправку, он любил подглядывать за отправлением их естественных надобностей через специальную дырочку. Испытывал мощное влечение к высоким и полным дамам, попадавшим в "коридор смертников", всеми способами склоняя к сожительству и вселяя надежду на заступничество. Но к своим вынужденным любовницам он бывал еще более жестоким, и если приговоры им утверждались, старался сам приводить их в исполнение. Причем в руководстве ОГПУ хорошо знали о его "маленьких слабостях", но смотрели на это сквозь пальцы.

Однако к середине 20-х Адамсон был уже исключением. Из того поколения садистов и маньяков, которым поначалу дали волю коммунистические вожди, на службе осталось не так уж много. Самых явных и неуправляемых монстров начали помаленьку убирать еще в гражданскую - расстреляли харьковского палача Саенко, расстреляли вырезавших Николаевск-на-Амуре Тряпицына и Лебедеву, в 21-м та же участь постигла бакинских убийц Хаджи-Ильяса и "товарища Любу". Многие погибали сами от водки и наркотиков - по свидетельствам современников, большинство "героев" красного террора были алкоголиками или кокаинистами. Кое-кого, как уже отмечалось, предпочли упрятать в психлечебницы - Кедрова, Белу Куна, без следа сгинули в дурдомах маньячка Ремовер и комиссарша Нестеренко.