Нуреев: его жизнь - Диана Солвей
«Подождем – увидим», – заключили танцовщики в зале, зато остальные зрители были далеки от такой сдержанности. После двадцатиминутного па-де-де аплодисменты все «лились и лились – сущая Ниагара». И хотя Арова в полной мере разделила триумф своего партнера, но Нурееву пришлось повторить свою вариацию. «Если соло Нуреева прельщало обещанием величественного прекрасного, то Соня Арова блистала изысканным совершенством», – отметили в «Дансинг таймс». Большинство критиков были настолько пленены феноменом Нуреева, что превосходили друг друга в дифирамбах. «На Нуреева стоит пойти просто ради того, чтобы посмотреть, как он ходит по сцене», – заявил в «Сатэдей ревью» Ирвинг Колодин. П. У. Манчестер из «Крисчен сайенс монитор» пошла еще дальше: Нуреев покорил Нью-Йорк «мгновенно и решительно, чего, возможно, не удавалось ни одному другому танцовщику после первого появления здесь Марго Фонтейн, в “Спящей красавице” в 1949 году». Нуреев, конечно, не виртуоз, как Соловьев, отметила Манчестер, и ему недостает чистого классического исполнения Бруна, но он обладает гораздо более редким свойством – «загадочностью, которая не поддается определению, но привлекает к нему внимание, даже когда он ничего не делает, а просто стоит. Благодаря Нурееву мы, быть может, сумеем понять, что такого было в Нижинском, что сделало его легендой, хотя танцующим его видели сравнительно немногие». А Уолтер Терри из «Нью-Йорк геральд трибюн» назвал Нуреева не «новичком», но состоявшимся «артистом, уже блестящим и стоящим на пороге, возможно, самой феноменальной танцевальной карьеры нашего времени».
Одинокий несогласный голос принадлежал ведущему балетному критику Джону Мартину, которому не понравилось то, что он увидел, и которого рассердило то, что это понравилось множеству других. Единственная причина известности Нуреева – его бегство, заявил он в «Нью-Йорк таймс». И, по его мнению, это вряд ли оправдывало переполненный театр и дикие аплодисменты, «какой бы сильной ни была неприязнь к одураченным красным». Мартин видел Нуреева на гастролях Кировского в Париже и заключил, что он – «бесспорно, лучший из многих, но не настолько хорош, чтобы претендовать на звание самого лучшего». Критик даже зашел так далеко, что назвал побег Рудольфа в Ле-Бурже «трагичным» – ведь, помимо прочего, Нуреев отчаянно нуждался в той дисциплине и стабильности, которую обеспечить ему мог только Кировский. Как ни странно, Мартин не знал, что именно Нуреев разыскал Бруна, и ошибочно предположил, будто Брун пришел на выручку беглецу. «Единственный яркий штрих во всей картине – то, что Эрик Брун (возможно, действительно величайший танцовщик в мире, если таковой вообще существует) стал ему другом… Если бы юный Нуреев мог научиться слушать…»
А юный Нуреев все еще не оставлял надежды танцевать у Баланчина, хотя хореограф не пришел к нему за кулисы в вечер дебюта. «Его балеты гораздо более высокого уровня, чем те, к которым я привык до сих пор, – сказал Рудольф критику Анатолю Чужому на приеме после выступления (явно с целью подольститься к Баланчину через прессу). – Я романтический танцовщик, и балеты мистера Баланчина для меня совсем новое поле, сильно отличающееся от того, на котором я сейчас работаю, и мне хотелось бы узнать его лучше». Но Баланчин уже вынес свой вердикт: «В тот первый раз, когда он танцевал в Америке в Бруклинской академии музыки, – припомнил он в 1968 году, – позади меня сидело порядка двадцати пяти красногубых юнцов, визжавших: “Боже, о Боже!” Честно говоря, нам это было не нужно».
Глава 15
Суд
Несмотря на то что о Нурееве говорил весь танцевальный мир на двух континентах, в своей родной стране он оставался персоной нон грата и вскоре был заочно осужден за государственную измену. Закрытое судебное заседание, организованное КГБ, состоялось 2 апреля 1962 года в здании Ленинградского городского суда, неподалеку от Михайловского дворца – Государственного Русского музея, в котором так любил бывать Рудольф. За измену тогда приговаривали к высшей мере наказания – смертной казни через расстрел, и Пушкины ужасно боялись, что в случае смертного приговора Нуреева могли убить за границей, как Троцкого. В надежде спасти Рудольфа, они наняли для него адвоката (шаг невероятно отважный, учитывая, кому им приходилось противостоять, и потенциальную возможность выдачи Нуреева). Услуги адвоката, женщины тридцати с лишним лет, обошлись Пушкиным в пятьсот рублей – почти двухмесячное жалованье хорошо оплачиваемого артиста Кировского. При том, что большинство советских граждан слабо представляли себе свои права, их фактически «защищала» Конституция.
Суд продолжался всего два часа. В числе тех, кому пришлось давать свидетельские показания перед судьей-женщиной и двумя народными заседателями-мужчинами, находились Коркин, Стрижевский и Алла Осипенко. Пушкин и Ксения, страшась худшего, остались дома. Тамара, единственный свидетель «защиты», стояла с Розой Нуреевой у входа в судебный зал, прислушиваясь и пытаясь понять, что происходило за закрытой дверью. «Александр Иванович [Пушкин] попросил адвоката вызвать меня, так как я могла представить доказательства того, что Рудик бежать не намеревался», – вспоминала она впоследствии. Тамара планировала рассказать суду об их телефонном разговоре 9 июня, во время которого Нуреев признался, что с нетерпением ждал вылета из Парижа, потому что публика там была «сборищем идиотов», и очень хотел танцевать в Лондоне – перед «настоящими знатоками» балета. Однако суд отклонил ходатайство адвоката о заслушивании показаний Тамары. Несколько свидетелей из Кировского уже заявили о том, что Нуреев не вынашивал намерения бежать, и судья посчитала выступление Тамары излишним.
Свидетельствовавший первым Коркин описал, как усердно работал Рудольф во время гастролей. Иногда Нуреев танцевал дважды в день, но никогда не жаловался, – сказал он и добавил, что единственный шанс посмотреть Париж выпадал ему поздно ночью. Следующим свидетелем выступил капитан КГБ Стрижевский. Он заявил, что Рудольф «общался бог знает с кем. Он приходил в гостиницу в четыре утра. Никто не знает, где он был». По словам Стрижевского, он пытался урезонить Нуреева, но в ответ услышал «Заткнитесь». В суде ждали также Сергеева и Соловьева, но
