Мария Тенишева - Впечатления моей жизни
На другой день в нашей единственной газете "Смоленский вестник" появилась заметка о том, что в Смоленском уезде выгорела деревня Тычинино и что ни один из соседних крупных помещиков не выехал на помощь с пожарными машинами…
* * *Учитель Трубников все более и более наводил на себя подозрения своим поведением, поддерживая полную распущенность и возбужденное настроение среди учеников. Все, что было предписано Петром Петровичем, он находил лишним, внушал постоянно, что они не для того учатся в школе, чтобы приводить в порядок школьный дровяник, школьный огород, убирать инструменты. Забыл он, вероятно, что хороший хозяин должен сам смотреть за всем и что важно именно научить мальчиков бережно обращаться со своим имуществом.
Убедившись, наконец, в пагубном влиянии Трубникова на учеников, в том, что он безусловно вреден и для всей школьной семьи, я попросила его удалиться. На это он дерзко ответил, что не уедет. Подобное объяснение повторялось между нами раза три, и я не знала, как от него отделаться. Постоянно его видели шепчущимся с учениками по углам, постоянно какие-то секретные разговоры, и после этого они становились совершенно невыносимы.
Как-то летом мы поехали во Фленово посмотреть, как там будут бреднем ловить рыбу в озере. Довольно далеко от берега, почти на середине озера, стояла ученическая купальня, к которой с берега вели длинные мостки с перилами. Когда мы целой компанией подъехали к озеру посмотреть на результаты ловли, вдоль мостков стояли почти все ученики и, свесившись над перилами и грызя яблоки, наблюдали за ходом дела. При нашем приближении ни один из них не шевельнулся, чтобы снять шапку и поздороваться, как будто меня не было. Они угрюмо, исподлобья смотрели на меня, избегая встречаться глазами, о чем-то переговаривались между собой, но ни один не сказал мне "здравствуйте". Прежде, бывало, завидев издали наш экипаж, они сбегались гурьбой встречать меня, все приветливо смотрели, охотно останавливались поговорить, бойко отвечали на вопросы.
Невдалеке стоял Трубников и нагло смотрел на меня. Очевидно, эта сцена была подстроена им. Я была так потрясена этим приемом, что вся в пятнах скоро уехала домой. Мне невыразимо больно было видеть моих питомцев, мною созданных, к которым я всегда любовно относилась, почему-то так непонятно отвернувшихся от меня. Я была так наивна, что, даже когда слово "революция" было уже ходовым словом и приходили уже слухи о разных происходящих то тут, то там народных возмущениях, погромах помещичьих усадеб, я еще не догадывалась, что у меня в школе тоже происходит "революция". Даже как-то раз в школе, в присутствии учителей, когда речь зашла о разных беспорядках, я сказала: "Что мне бояться революции? Если даже придут крестьяне с кольями, я пойду в школу, окружу себя моими ребятами и скажу: "Ну, берите нас безоружных". Но эти слова никого не тронули, и в глазах их я подметила какое-то жестокое выражение. Все это было очень наивно с моей стороны, и как они, должно быть, смеялись надо мной, когда я ушла…
Не зная, как отделаться от Трубникова, я обратилась к полиции и попросила удалить его, как вредное лицо, на что, как попечительница, имела полное право. Он и тут долго не соглашался, но пристав не отошел от него, пока не уложили на тележку все его вещи и не отвезли его на станцию. Впрочем, не ручаюсь, что он в тот же день уехал. Совпадение ли это или есть тут какая-нибудь связь, но на следующее утро у нас вспыхнул грандиозный пожар.
XXIX
Смутное время
Приехал к нам погостить Николай Константинович Рерих с женой[84], и я была им очень рада. Мы давно делали планы, как мы поедем на наши днепровские заливные луга, отстоящие всего верстах в десяти от Талашкина, куда мы всегда очень любили ездить пикником. Днепр в этом месте делает крутой поворот, образуя большую губу. С его высокого берега, частью покрытого старыми корявыми дубами, открываются здесь необозримые дали, необъятный простор. Воздух дивный, необыкновенной чистоты. Внизу чудное пространство зеленого ковра. Человеческого селения никогда не было на этих лугах. Часы, проведенные там, обыкновенно вливают в душу что-то примиряющее, здоровое и бодрящее.
Ранней весной мы ездим туда собирать крупные пахучие ландыши, растущие в изобилии лиловые ирисы и фиалки. Летом до косьбы пестреют всевозможные полевые цветы, и нередко любуемся мы на целые выводки аистов, плавно кружащихся в голубом небе или важно разгуливающих по лугам.
Во время сенокоса приходят толпы баб из соседней деревни Немыкари, в живописных ярких костюмах, увешанные богатыми монистами, крестами, бусами и кораллами. Заднепровские деревни дольше сохранили свой наряд, и мне удавалось иногда во время наших поездок покупать у них фартуки, рубашки, старинные шейные украшения, которые они тут же охотно снимали с себя.
Все мои домашние очень любили луга, и каждая поездка была истинным удовольствием для всех. Ехали мы обыкновенно всем домом, на трех экипажах, а на тележке посылались вперед люди с самоваром и чайными принадлежностями. Нагулявшись вдоволь, мы располагались на высоком мысу над рекой, под старым развесистым дубом, и пили чай на траве, что всегда казалось особенно вкусным. Возвращались только поздно к обеду, надышавшись и точно опьянев немного от дивного воздуха.
Мы давно говорили Рериху о днепровских лугах, и он был ими очень заинтересован, особенно как художник, одаренный тайными видениями, умеющий проникать духовным взглядом в далекую старину, редкий по богатству творческой фантазии. Ему эти луга, наверно, рассказали бы свою древнюю сказку, а он передал бы ее в каком-нибудь вдохновенном произведении с присущим ему талантом.
Я давно знала Рериха. У меня с Николаем Константиновичем установились более чем дружеские отношения. Из всех русских художников, которых я встречала в моей жизни, кроме Врубеля, это единственный, с кем можно было говорить, понимая друг друга с полуслова, культурный, очень образованный, настоящий европеец, не узкий, не односторонний, благовоспитанный и приятный в обращении, незаменимый собеседник, широко понимающий искусство и глубоко им интересующийся. Наши отношения - это братство, сродство душ, которое я так ценю и в которое так верю. Если бы люди чаще подходили друг к другу так, как мы с ним, то много в жизни можно было бы сделать хорошего, прекрасного и честного…
Мне хотелось оказать Николаю Константиновичу такой прием в Талашкине, чтобы оно ему понравилось, чтобы он полюбил его, и тем привлечь его еще больше к нам. Из чувства эгоизма мне хотелось, чтобы ему тут было хорошо, и втайне я надеялась, что когда-нибудь он с семьей поселится по соседству. Мне всегда не хватало общения с человеком, живущим одними со мной художественными интересами. Кроме того, Николай Константинович страстный археолог, а я всю жизнь мечтала с кем-нибудь знающим покопаться в древних могильниках, открыть вместе страницу седого прошлого. Всякий раз, что я находила при раскопках какой-нибудь предмет, говорящий о жизни давно исчезнувших людей, неизъяснимое чувство охватывало меня. Воображение уносило меня туда, куда только один Николай Константинович умел смотреть и увлекать меня за собой, воплощая в форму и образы те давно прошедшие времена, о которых многие смутно подозревают, но не умеют передать во всей полноте. Я зову его Баяном, и это прозвище к нему подходит. Он один дает нам картины того, чего мы не можем восстановить в своем воображении…
