Царевич Дмитрий. Тайна жизни и смерти последнего Рюриковича. Марина Мнишек: исторический очерк - Сергей Эдуардович Цветков
Постарался воспользоваться клушинской победой и Вор. В конце июля он вместе со своими полчищами и отрядом Сапеги занял Серпухов, Коломну и Каширу, подошел к столице и расположился лагерем в селе Коломенском.
В этой обстановке головы закружились. Князь Василий Голицын предлагал в цари себя, Филарет – своего сына Михаила Романова, московская чернь выкрикивала имя Вора, наконец, в этой мутной воде пытался удить рыбку и Сапега. Кое-кто в Москве кричал: «Да здравствует государь Иван Петрович!» (так на русский лад переделали имя Яна Петра). Усвятский староста действительно имел некоторые шансы. Сапеги происходили из старинного русского боярского рода. Католиками они стали вместе с другими литовскими панами только в конце XVI века. Сам Ян Сапега питал симпатии к вере предков и позже, в завещании, отказал православным церквам в своих литовских имениях весьма значительное имущество и даже пожелал, чтобы его отпели не в костеле, а в православном храме. Маскевич не сомневается в честолюбивых замыслах усвятского старосты и прямо пишет: «Тогда раздавались голоса, что сам пан Сапега хотел быть царем». Жолкевский был сдержаннее и писал королю, что, хотя Сапега, по-видимому, неискренен, «но я о нем, как о человеке такого происхождения, не могу подумать ничего худого», и добавлял, что только «дальнейшие события раскроют его намерения».
В самом деле, у Голицына и Сапеги хватило ума понять бесперспективность своих притязаний и вовремя отказаться от них. Вообще у каждого из претендентов было слишком мало сторонников в Москве, чтобы рассчитывать на безусловную победу, и только ненависть против Шуйского объединяла всех.
27 июля рязанский воевода Захар Ляпунов собрал у Арбатских ворот большую толпу дворян и боярских детей и повел их в Кремль сводить царя Василия с престола.
– Долго ли из-за тебя будет литься христианская кровь? – попытался усовестить царя Ляпунов. – Ничего доброго от тебя не видно. Земля наша вконец запустела, а ты правишь не по выбору всей земли. Сжалься над нами, положи свой посох, сойди с царства!
Шуйский взбеленился и, выхватив нож, который тогда всякий москвич носил на поясе, замахнулся на Ляпунова:
– Как ты смеешь говорить про меня такое, когда бояре мне того не говорят!
Но плечистый дюжий Ляпунов презрительно прикрикнул на развоевавшегося тщедушного старикашку:
– Василий Иванович, не замахивайся на меня, а то я тебя тут же и изотру!
Дворяне и боярские дети разняли их и, сказав: «Пойдем, объявим народу», вышли на Лобное место и зазвонили в колокол. Собрался народ, послали за патриархом и думными боярами. А так как толпа все прибывала, переместились в поле, за город. Там порешили отнять державу у Шуйского. Сторонники Голицына пытались выкрикнуть его на царство, но старейший князь Федор Мстиславский пресек эту попытку, заявив, что он «никого из своей братии бояр не желает видеть государем». Все бояре и князь Василий Голицын под одобрительные крики народа должны были целовать крест в том, что не будут добиваться царского венца.
Потом бояре отправились к царю и сказали:
– Вся земля бьет тебе челом: оставь государство, затем что тебя не любят и служить тебе не хотят.
Шуйскому не оставалось ничего другого, как подчиниться. Он положил свой царский посох и переселился из дворца в свой княжеский дом.
На другой день москвичи послали в Коломенское сказать:
– Мы уже свели своего царя! Сведите и вы своего!
Но приверженцы Вора встали в благородную позу:
– Дурно, что вы не помните крестного целования своему государю, а мы за своего помереть рады.
Тогда на всякий случай решили постричь Шуйского в монахи. Во время обряда Шуйский сопротивлялся и кричал: «Не хочу!» – так что Захару Ляпунову пришлось держать его за руки, чтобы он не отмахивался, а другой боярин, князь Тюфякин, как говорят, произносил за Василия обеты. Сразу после пострижения свергнутого царя одели в иноческое платье и отвели в Чудов монастырь. Власть перешла к Боярской думе в лице семи знатнейших бояр: Ф. И. Мстиславского, И. М. Воротынского, А. В. Трубецкого, А. В. Голицына, И. Н. Романова, Ф. И. Шереметева и Б. М. Лыкова. Началось правление так называемой Семибоярщины.
Жолкевский продолжал усиленным маршем двигаться к Москве, хотя бояре и послали к нему сказать, «что они в его помощи не нуждаются, и чтобы он к столице не приближался». 3 августа гетман подошел к столице, объявив, что если русские по-прежнему хотят выбрать царем Владислава, то он со своим войском поможет оборонить Москву от самозванца.
Думные бояре поняли, что перед ними стоит выбор: или Вор, или Владислав. В Боярской думе сидели представители старых княжеских родов. Сохранения и усиления своей власти они могли ожидать скорее от шляхетской Речи Посполитой, чем от Вора, за которого стояло неродовитое боярство и чернь. А между тем Вор спешил до подхода Жолкевского услышать от думы долгожданное признание себя московским государем. Бояре, как могли, затягивали переговоры и наконец, после прибытия гетмана, послали Вору грамоту, в которой говорилось, что пора уже перестать ему воровать в Московской земле и отправляться восвояси в Литву.
Жолкевский с благословения бояр двинулся на Коломенское, чтобы захватить Вора и Марину. Но какой-то изменник предупредил их. В страшной спешке, не успев ничего захватить с собой, Вор и Марина убежали обратно в Калугу.
Тогда Вор попытался умаслить Сигизмунда, обязавшись платить ему ежегодно после своего восшествия на престол 300 000 злотых и королевичу Владиславу – еще 100 000. Кроме того, он обещал королю своими силами вернуть Речи Посполитой Лифляндию и помочь Сигизмунду овладеть шведским престолом. Однако его посол встретил наихудший прием. Сигизмунд весьма неохотно согласился на аудиенцию и за ответом отослал посла к брацлавскому воеводе Потоцкому, который попросту разругал его.
В это время под Москвой шли переговоры Боярской думы с Жолкевским. Персона Владислава не вызывала у думы никаких протестов. Наоборот, сотни бояр подъезжали к полякам, приветствовали их, поздравляли и говорили, что в Московское государство «вернутся золотые годы, когда их государем будет его величество королевич». Русские нисколько не сомневались, что из 15-летнего Владислава выйдет настоящий москвитянин. По словам летописца, заняв трон Рюриковичей, «он возродится к новой жизни, подобно прозревшему слепцу», и выгонит из Русской земли, «как лютых волков», всех иноземцев – в том числе и поляков. Жолкевский оказался в затруднительном положении. Патриарх и бояре требовали, чтобы Владислав дал обязательство принять царский венец из рук патриарха (то есть причаститься по православному обряду и тем самым обратиться в православие), жениться на православной, не иметь сношений с папой римским и карать смертью русских подданных за переход в католичество.
В Жолкевском природное благородство подкреплялось трезвостью мысли. Он вовсе не желал порабощения своей родиной другого народа и не стремился к надругательству над религиозными чувствами русских и насильственному их окатоличиванию. Не согласившись без ведома Сигизмунда давать от имени королевича требуемые обещания, он
