Владимир Хазан - Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том II: В Палестине (1919–1942)

4. Сионистский деятель, сахарозаводчик, меценат, журналист Гиллель Златопольский (1868–1932) родился в Кременчуге в состоятельной еврейской семье. Член Центрального бюро Сионистской организации Украины (1917). В 10-е гг. был членом петербургского «Еврейского литературного общества», куда также входили С.Л. Цинберг, И.М. Бикерман, Б.Г. Столпнер, С. Ан-ский и др. (см. отчет о его деятельности: И.Ч. 1910: 35-7). С юности выказав литературные склонности, проявил себя в совершенно иной области – банковского дела. Как меценат финансировал школы с преподаванием на иврите и еврейский театр «Габима» в пору его московского существования (см.: Иванов В. 1999: 13, 16, 32, 33, 224), в частности именно он купил у С. Ан-ского пьесу «Дибук» для этого театра (Gnesin 1946:119-20; в переводе на русский язык этот фрагмент см.: Иванов В. 1999: 32-3), ставшую впоследствии самым ярким и известным его спектаклем. Был одним из основателей Керен ха-Иесод (основной финансовый фонд Всемирной сионистской организации и Еврейского агентства) и входил в первый совет его директоров. См. некрологический очерк: Fridman 1933: 6–8.

5. Русско-еврейский еженедельник «Рассвет» писал в эти дни (1932. № 49. 11 декабря):

Известие о покушении произвело огромное впечатление в самых разнообразных кругах и еврейского, и французского общества.

Г. Златопольского знали не только в сионистском мире, но и в среде русской эмиграции: он, например, посещал заседания «Зеленой лампы» – парижского литературного и литературно-философско-го салона супругов Мережковских (см.: Кнут 1997-98,1: 276).

6. В 1932 г. это было второе – после убийства русским эмигрантом П. Горгуловым президента Франции П. Думера – кровавое событие, разумеется, «рангом» пониже, однако также вызвавшее бурю в общественной жизни. Здесь роли как бы поменялись: на сей раз француз убил известного русского эмигранта, к тому же крупного сионистского деятеля. Дочь Златопольского Ш.Г. Персиц в специальном обращении к французскому правительству отказывалась от любых претензий по возмещению со стороны государства нанесенного семье урона (Ha-olam (Jerusalem). 1932. Vol. XX. № 48.

S. 751).

7. Правда, писания самого Бурцева как «литератора», как стилиста современники оценивали крайне негативно. Об этом писал А. Седых, на это указывал В. Зензинов, признававший, что «писал В.Л. Бурцев неважно» (Зензинов 1943: 359).

8. Несмотря на обиходность тютчевской цитаты (стихотворение «Эти бедные селенья»), отметим тем не менее, что этот стих использовал и Савинков в книжке «Во Франции во время войны»: обозревая равнины Шампани и вспоминая Россию, он писал:

И хочется верить, что это не Шампань, а Россия – та Россия, которую «Царь Небесный исходил, благословляя» (Ропшин 1916: 26-7).

9. Яркая фигура Лебединцева притягивала к себе общественное внимание. После его казни был пущен слух о том, что казнен был вовсе не он, а некто игравший его роль, поскольку реальный Лебединцев умер раньше. Та же «Биржевка» в заметке «Слухи о лже-Лебединцеве» (1908. 10379. 29 февраля. С. 2) опровергала эту народную молву:

Из правых кругов неведомо для какой цели пущен по Петербургу слух, что казненный лже-Кальвино в то же время и лже-Лебединцев. Настоящий Лебединцев будто бы умер, а лже-Кальвино до того, как он присвоил себе паспорт Кальвино, пользовался паспортом Лебединцева.

Авторы слуха в подтверждение своих слов приводили показания одного сановника, знавшего настоящего Лебединцева, сына председателя одного из департаментов одесской судебной палаты и нашедшего, что карточка казненного террориста не изображала Лебединцева.

Вся эта сплетня неведомо с какой целью распространяется, не имеет под собой никаких решительно оснований.

В числе 7-ми казненных, по проверенным официальным данным, находился именно Лебединцев, сын председателя одного из департаментов одесской судебной палаты, именовавший себя Кальвино, а не кто-нибудь другой.

10. В архиве Жаботинского (JI) сохранилась визитная карточка Лебединцева (29/3– 1а), который свою деятельность «бомбиста» совмещал с вполне мирной службой в Пулковской обсерватории.

11. Речь идет о 53-летнем шведском финансисте Иваре Крюгере (Ivar Kreuger), директоре Swedish Match Company, застрелившемся 12 марта.

12. Имеется в виду руководитель партии немецких националистов Дюстерберг.

13. ‘расслабиться, сделать передышку’ (англ., фр.).

14. кантор, синагогальный певец (иврит).

15. ‘покрывало – молитвенное облачение евреев-мужчин’ (идиш).

16. Эрнст Май (1886–1970), немецкий архитектор и градостроитель, последователь рационалистического стиля. В 1931-33 гг. участвовал как проектировщик и архитектор в строительстве некоторых промышленных советских городов. Рутенберг имеет в виду спроектированные им во второй пол. 20-х гг. семь городов-спутников Франкфурта, где он, кстати сказать, родился.

17. Э. Май был чистокровный ариец.

18. Гете, уроженец Франкфурта-на-Майне, умер 22 марта 1832 г. в Веймаре.

19. О калошах-«рутенбергах», о которых вспоминает К. Успенская, см. в предисловии.

20. ‘Дочка, дочурка, доченька (нем.).

21. ‘лю бимому папочке’ (нем.).

22. Дословно: ‘святой’ (арам.) – заупокойная молитва у евреев, прославляющая святость Бога и Его могущество.

23. Дословно: ‘годовщина смерти’ (идиш); здесь: ‘память о смерти’.

24. ‘доверенное лицо’, ‘управляющий’ (фр.).

«…Жизнь моя трагична…»

(Вместо заключения)

Это сердца моегоФотография живая.

Название книги – «Пинхас Рутенберг: от террориста к сионисту», в точности отражающее жизненную эволюцию ее героя, вполне может привлечь внимание тех, чьим фактическим и непримиримым антиподом он являлся: заголовок заключает в себе излюбленную антисемитскую и антиизраильскую контаминацию «терроризма» и «сионизма». Больше того, один из главных выводов, к которому мы пришли, изучая сложные и противоречивые изгибы жизни, судьбы и личности русского революционера, нигилиста и атеиста, вернувшегося к религии отцов и ставшего строителем еврейского государства, должны прийтись по душе такому читателю: превращение из «мастеров красного цеха» в сиониста не меняло, как это ни странно, глубинной жизненной сущности данного характера. Перерасти «фанатизм человеколюбия» (Достоевский) не удалось и в палестинский период, и эта резкая дихотомия – «русский революционер» vs «еврейский националист» – неожиданным образом обеспечила в итоге цельность и ценность основной проблематики исследования. Разумеется, дело не во вздорном отождествлении начальной и конечной точек жизненного пути персонажа, занявшего в нем центральное место, а в том, что само время, бурные исторические катаклизмы и метаморфозы определили спрос на сильную личность. И революционная утопия, и сионистский проект оказались в одинаковой мере заинтересованы в людях, которые одновременно сочетали бы в себе холодный расчет с самым отчаянным иррационализмом и страстью к бунтарству, завзятого ницшеанца с чистой и наивной верой в то, что мир необходимо и можно переделать2. Не с точки зрения честолюбивого авантюризма, а в перспективе деятельного гуманизма. Именно таким человеком и явился герой нашего повествования Пинхас Рутенберг.