Игорь Курукин - Анна Иоанновна

Бирон такого себе не позволял и на фоне матерящихся и дерущихся во дворце генералов мог даже показаться джентльменом. Однако и на роли галантных любовников Бирон и Анна не подходят. Нравы эпохи ещё не освоились с приятной лёгкостью и непринуждённостью таких отношений. Переведённый в 1730 году французский роман «Езда в остров любви» с его любовными песенками был встречен с осуждением, и Тредиаковский вынужден был отбиваться от обвинений, что он есть «первый развратитель российского юношества».

В этом смысле характерно признание, сделанное князем Михаилом Белосельским (любовником несколько более европеизированной и эмансипированной Екатерины Иоанновны): «Государыня-де царевна сказывала мне секретно, что-де Бирон с сестрицею живёт в любви, он-де живёт с нею по-немецки, чиновно». Такое «чиновное», по-своему добропорядочное сожительство, по-видимому, как раз и соответствовало складу характера императрицы. Анне действительно повезло с Бироном — до такой степени, что очевидный грех ей таковым уже и не представлялся, а выглядел «настоящей» степенной семейной жизнью, где всё общее — радости, заботы, болезни, дети…

Дела Тайной канцелярии содержат непристойные рассуждения об особе её императорского величества: «Един Бог без греха, а государыня плоть имеет, она де гребетца», «такой же человек, что и мы: ест хлеб и испражняетца и мочитца, годится и её делать». Бывало, обыватели спорили, с кем же «телесно живёт» государыня — с Бироном, «Левальдом» или фельдмаршалом «фон Минихиным». В 1732 году посадский Иван Мас-лов из анализа политической ситуации («государыня императрица соизволила наследником быть графу Левольде, да она же де государыня на сносех») сделал авторитетный вывод: «…и ныне де междоусобной брани быть». Толковали о тайных «чреватствах» (беременностях) и рождении детей («у государыни Анны Иоанновны есть сын в Курляндской земле»; «слышал он в народной молве, бутто у ея императорского величества имеетца сын»). Но сами любопытствующие во дворце никогда не были, подробностей не знали и передавали именно «слухи и толки». Но всё же эти беседы не содержали такого осуждения, как демонстративные похождения красавицы Елизаветы Петровны.

Императрица и фаворит сходились и характерами, и вкусами. Бирон, как известно, был страстным лошадником и наездником, «…почти целое утро проводил он либо в своей конюшне, либо в манеже. Поскольку же императрица не могла сносить его отсутствия, то не только часто к нему туда приходила, но также возымела желание обучаться верховой езде, в чём наконец и успела настолько, что могла по-дамски с одной стороны на лошади сидеть и летом по саду в Петергофе проезжаться».

Оба, памятуя тесные покои курляндских «мыз» и унизительную бедность, имели честолюбивое желание сделать свой двор самым роскошным. Теперь Анна требовала пышности — в соответствии со своими представлениями. «Тёмных цветов как она, так и герцог Курляндский нарочитое время терпеть не могли, — вспоминал Миних-сын, как во времена его придворной юности Бирон пытался стать законодателем мод. — Последнего видел я, что он пять или шесть лет сряду ходил в испещрённых женских штофах. Даже седые старики, приноравливаясь к сему вкусу, не стыдились наряжаться в розовые, жёлтые и попугайные зелёные цвета»{462}.

На что же безбедно жил фаворит, который, правда, порой жаловался, что «не имеет и 50 000 рейхсталеров наличных денег»? После свержения и осуждения герцога его противники не стеснялись в описании нанесённого им России материального ущерба. «Были вывезены, — вспоминал Миних, — несметные суммы, употреблённые на покупку земель в Курляндии, постройку там двух скорее королевских, нежели герцогских дворцов и на приобретение герцогу друзей в Польше. Кроме того, многие миллионы были истрачены на покупку драгоценностей и жемчугов для семейства Бирона».

На следствии на стандартное для такой ситуации обвинение в хищении казённых средств Бирон отвечал: «Что ему от её императорского величества блаженныя памяти вещми и алмазы дано, оное всё налицо и осталось при взятии его в Санкт-питербурхе, а другие из Шлютельбурга возвращены; токмо подлинно реестра оным вещам и деньгам не имеет и изустно памятовать не может. А которые деньги ему были пожалованы, и те держал в расход и на выкуп деревень его в Курляндии. А казны государственной он никогда в руках не имел и до казённого ни в чём не касался, в чём чтоб поведено было справиться в тех местах, где государственные деньги в ведомстве имеются. Которые же деньги 500 000 рублей её императорское величество, при заключении мира, ему изволила пожаловать, из оных денег только получил 100 000, а прочие и поныне в казне остались. Да будучи в Москве, её императорское величество пожаловала ему ассигнацию, по которой ему взять было несколько тысяч рублёв, токмо и по той ассигнации денег никаких не брал, что о несытстве и лакомстве его свидетельствовать может. От партикулярных же людей никогда ничего не бирал, также и от чужих государей ничем не одарен, кроме римского цесаря, который ему в то время, как он графом объявлен, пожаловал 200 000 талеров; на которые деньги, прибавив из своих, купил в Шленской земле деревню, называемую Вартенберг; да прусской король дарил его, по приезде в Россию, Бигенским ам[п]том; а кроме вышеписанных на покупку вартенбергской деревни употреблённой суммы, он никаких денег и другого богатства вне государства никуды не отправил и отправить было нечего, понеже ещё долгу поныне на нём имеется: в Риге — Циммерману и Бисмарку 100 000, а брату своему Густаву Бирону — 80 000, Демидову 50 000 должен, не считая 500 000 р., которые он ещё в Курляндии долгу на нём имеется, также и тех денег, которыми Вермарну и Либману и Вулфу должен»{463}.

Итак, фаворит указал источники своего благосостояния. Но, прежде чем его подсчитывать, надо отметить одно важное обстоятельство. Периодически в литературе всплывают сведения о вкладах отечественных деятелей, которые доднесь ждут наследников в сейфах европейских банков. Поиски этих счетов — занятие увлекательное, но требует серьёзного исследования коммерческой активности таких фигур и их финансовых операций, совершавшихся обычно через солидных доверенных купцов, которые, в свою очередь, имели надёжных деловых партнёров в Европе. Большинство действующих лиц того времени не стремились бежать с деньгами за границу и хранить их в швейцарских или английских банках, а вкладывали средства в покупку «деревень». Вельможа — не купец, критерий богатства для людей его круга — недвижимая собственность и души, постоянно приносившие доход и определявшие статус в обществе.