Анри Труайя - Петр Первый

Через день после несостоявшейся казни Шафирова весь двор участвовал в маскараде. Сани, в которых сидели наряженные в костюмы придворные, длинной процессией скользили по снегу. Семьи приветствовали друг друга. Женщины, одетые в наряды пастушек, баядерок и коломбин, дрожали от холода. Петр велел преобразить свои сани в корабль с мачтами, парусами и экипажем моряков. Так, даже скользя по снегу, было ощущение, что это плывет корабль. Иногда его самого удивляло, что он находится в мире со всеми. Самой главной его заботой сейчас стало устройство судьбы своих дочерей. Они были грациозны и умны. Мардельфельд писал в 1724 году по поводу старшей дочери Петра, Анны, которой в ту пору было пятнадцать лет, что вряд ли сыщется в Европе принцесса, которая разделила бы с ней пальму первенства величественной красоты. Анна была выше всех придворных дам, но обладала необыкновенно тонкой изящной талией, черты ее лица были настолько совершенны, что античные скульпторы могли бы только мечтать о такой натурщице. Она естественно и спокойно держалась со всеми и предпочитала всем прочим развлечениям чтение исторических и моралистических произведений. Что касается Елизаветы, второй дочери Петра, которой было четырнадцать лет, Кампредон так писал о ней: «В цесаревне все радует глаз. Цвет лица, глаза и руки. Если и есть какие-то недостатки, то лишь по части воспитания и манер». Герцог де Лириа дополняет этот портрет: «Такой красоты я еще никогда не видел: удивительный цвет лица, горящие глаза, аккуратный рот, редкостной белизны бюст. Это высокая девушка с необыкновенно живым характером. В ней чувствуется незаурядный ум, она приветлива, но также и честолюбива». Младшая, Наталья, которой было всего одиннадцать лет, еще не интересовала дипломатов. Кампредон настойчиво предлагал выдать замуж цесаревну Елизавету за герцога Шартрского, сына регента Франции, которому прочили польский трон. Петра же увлекала мечта об альянсе с Европой. Кардинал Дюбуа, премьер-министр, прикидывался глухим. Прежде чем дать свое согласие, он хотел дождаться смерти Фридриха-Августа II и назначения преемника польского трона. Однако он сам умер быстрее. Регент унаследовал пост премьер-министра и оставил свои надежды по отношению к России. Ему казалось по меньшей мере рискованным подталкивать сына, герцога Шартрского, к супружеской авантюре с этой девушкой с Севера, православного вероисповедания, мать которой была когда-то ливонской служанкой. Царь не получил официального ответа на свои первые шаги и узнал спустя несколько месяцев, что герцог Шартрский женился на немецкой принцессе. Кампредон был очень расстроен. «Это не понравится русским», – писал он. Впрочем, Петр был не сильно расстроен. Его дочери юны, красивы, и у них хорошее приданое. Претенденты найдутся. В числе самых смелых был молодой герцог Голштинский. Тем не менее, увидев манеж этого амбициозного, легкомысленного и педантичного человека, Петр не смог представить его своим зятем, который был бы ему по сердцу. Даже после церемонии присвоения Екатерине императорского титула в Архангельском соборе Московского кремля царь не считал, что проблема преемственности трона будет решена. Это коронование было данью уважения жене царя, и не более. Оно абсолютно не означало, что в случае освобождения трона престол достанется императрице. Петр собирался назначить своего преемника в завещании. Впрочем, обязательно ли его выбор бы пал на супругу? Его дочери, Анна и Елизавета, еще слишком неопытны, чтобы им можно было доверить вершить судьбу такой огромной империи. А их будущие мужья будут ли в состоянии управлять державой? Насчет Екатерины Петр был спокоен. Она здорова, у нее хорошая голова, и она привычна к дворцовым интригам. Она доподлинно знает, к чему устремлены его политические мысли. И к тому же она не один раз на деле доказала свою преданность. Именно о ней, а не о дочерях он думал, размышляя о своем преемнике. На всех пирах он не упускал возможности продемонстрировать ей свое уважение значимыми тостами. На праздничных фейерверках высвечивалось ее имя: «Да здравствует Екатерина!» Она попросила Петра привезти из-за границы кружева, «в которых твое и мое имя будут переплетены».[86] Приехав в Санкт-Петеребург, в то время как она находилась в Петергофе, Петр писал Екатерине тотчас же по возвращении: «Только в палаты войдешь, так бежать хочется – все пусто без тебя».[87]

Между тем он узнал, что его жена, которая в недавнем прошлом была такой бескорыстной и прямолинейной, постепенно стала использовать тот коррупционный дух, который царил в их окружении. Например, с Меншикова и Шафирова она брала комиссионные за свое влияние и посредничество в Сенате, которые потом переводила за границу. Мог ли царь от нее терпеть то, за что он наказывал своих приближенных? Но как можно наказать ее, не унизив себя, ведь она пользуется таким уважением народа?

Он пребывал в ярости и не решался ничего предпринять, пока не получил анонимное сообщение, что его жена изменяет ему с его камергером, Вильямом Монсом. Весь двор, оказывается, об этом давно уже знает. Дипломаты пишут об этом в своих депешах. И только царь, ослепленный доверием, которое он оказывал своей супруге, не обращал внимания на все интриги, которые плелись вокруг нее. Вильям Монс оказался братом очаровательной Анны Монс, которую Петр страстно любил в молодости. Вильям Монс был малообразован, но умен, ловок, весел и сочинял стихи. Будучи очень суеверным, он носил на пальцах четыре кольца: золотое, свинцовое, железное и медное, которые служили ему талисманами. Золотое кольцо означало любовь. Довольно скоро был найден автор доноса, один из подчиненных Монса. Его пытали в карцере Петропавловской крепости в присутствии царя, и он рассказал все, что знал об этом деле. Одна из сестер Монса, Матрена, вышедшая замуж за генерала Балка, пользовалась расположением Екатерины и со временем стала ее наперсницей. Она и устраивала свидания Екатерины и Монса. Впрочем, все придворные дамы Екатерины оказались вовлечены в этот заговор. Любовные письма, которые Монс писал Екатерине, он подписывал женским именем, и адресованы они были некоей даме по фамилии Салтыкова. Узнавая все новые подробности, Петра охватывала ярость. Однако он не показывал своего состояния. Вернувшись во дворец, он, как обычно, отужинал вместе с императрицей и несколькими друзьями, мило беседуя с Монсом. Затем, неожиданно сказавшись усталым, попросил сказать, сколько времени. Екатерина, посмотрев на свои карманные часы, ответила: «Девять часов». Тогда взгляд Петра потух, он схватил часы, открыл крышку, повернул три раза часовую стрелку и сказал своим прежним тоном, не терпящим возражений: «Ошибаетесь, 12 часов, и всем пора идти спать!» Все разошлись, а через несколько минут Монс был арестован в своей комнате. Его отвезли в Зимний дворец, а сам Петр выступил в роли тюремщика и судебного следователя. Но обвиняемому не надо было задавать вопросы. Он признался во всех злоупотреблениях своим влиянием и в растратах, в которых его обвиняли. Но по молчаливому соглашению нигде, даже в трибунале, не было намека на любовные отношения обвиняемого с Екатериной. Репутация императрицы была священна, Монс был осужден за растрату государственной казны, а не за то, что соблазнил супругу государя. Матрена Бланк также была замешана в этом деле. Она вначале не признавалась, но после первых же ударов кнута призналась во всем.