В садах Эпикура - Алексей Леонидович Кац
Город Тирасполь был сильно разрушен во время войны. Лежало в развалинах превосходное здание театра. На той же площади находился техникум и еще какой-то кирпичный дом. Их кое-как подлатали. В этом кирпичном, напротив техникума, доме и разместился штаб Армии. Сюда и подвезли нас со всеми пожитками. Еще в пути нас предупредили, что в Тирасполе давно действуют штабные представители, которые и подготовили жилье каждому. И действительно, мне вручили ордер с точным указанием адреса. Я, разумеется, не претендовал на отдельную квартиру, поэтому пригласил Яшу Шварца разделить со мной кров. Оставив вещи в штабе, мы налегке двинулись по улицам зеленого города, мимо небольших одноэтажных домиков. Шагали с чувством победителей, заслуживших отдых. Еще бы! Разве не несли мы на своих пропотевших гимнастерках пыль освобожденной Европы?! С такими высокими думами мы толкнулись в крепкие ворота добротного дощатого забора, скрывавшего предназначенный для нашего жилья обширный дом. Залаяла собака. Какая-то женщина приоткрыла ворота, нерешительно пропустила нас в обстоятельный двор. Я попросил ее показать нам жилье. Женщина топталась на месте. Из дома вышел кулацкого вида крепкий старик с топором в руках. Он рявкнул: «Что надо?» Испугал он нас не очень, и я не менее решительно ответил: «В вашем доме нам выделили жилье!» Старик, почему-то не уничтоженный, как класс, хамски спросил: «А кто вам может выделить жилье в моем доме?» Я протянул ордер. Старик презрительно сморщился и сказал, что ему плевать на этот ордер, что дом его, а таких, как мы, много шляется. «Идите-ка добром», – завершил беседу осколок старого мира и немецкой оккупации. Мы с Яшей не знали, что делать. Прихлопнуть старика казалось неудобным, Как-никак, мы его освободили, да и не знали, как отнесется к этой справедливой акции наше еще более справедливое законодательство. Я сказал Яше: «Пойдем! Не все же в Тирасполе такие сволочи! Найдем место!» «Поищите», – съехидничал старик, и мы ушли. Мы переходили от дома к дому, от калитки к калитке, и нигде нам не находилось места. Вот уж чего мы не ожидали. Пришли обратно в штаб. Оказывается, в аналогичном положении находились многие офицеры в ранге от лейтенанта до капитана включительно. Значит, в Польше с жильем дело обстояло проще. Надо было где-то устраиваться на ночь. Мы с Яшей нашли какой-то сарай с деревянным полом около бывшей пекарни. Он смотрел на улицу глазницами выбитых окон. Какая-то баба вымыла пол, Яша и я бросили шинели у обшарпанной грязной глиняной стены и устроились жить.
Прошла ночь. Утром отправились завтракать в столовую при штабе. Покормили каким-то подобием котлет, главным компонентом которых был хлеб, дали запить подслащенным чайком. «Ого!» – подумал я. – Питание по третьей категории». А потом мы сидели в Отделе и обсуждали обстановку. Вечерком на задней стороне дома, где размещался штаб, повесили белый экран и показали английский фильм «Тетка Чарлея». Мы сидели на кирпичах и бешено хохотали.
Жизнь в Тирасполе была паршивой. В магазинах торговали по карточкам, на рынке держались цены на уровне лучших польских стандартов. Яша подходил к торговке и спрашивал: «Почем яблоки?» Торговка называла цену бриллиантов. «А чтобы купить?» – снова приценивался Яша. Торговка оставалась непоколебимой, и мы не покупали. Однажды какая-то баба, увидев на Яше медаль «За боевые заслуги», спросила: «А что, в Алма-Ате тоже выдавали медали?» Я молча хряпнул любознательную по жирной роже, а в ответ на базарный шум похлопал ладонью по заметной кобуре парабеллума. До стрельбы не дошло. Яша и я без помех покинули тираспольский рынок.
Ночью Тирасполь и окрестности попадали во власть бандитов. Ходить по одиночке было опасно. Могли схватить из-за угла, обезоружить, прикончить. Мы ходили группами посередине улицы, держа в карманах пистолеты. Объединенными усилиями штабных офицеров и коллег из авиационного корпуса, расположенного близ Тирасполя, удалось утихомирить сухопутных морячков, лихо носивших где-то раздобытые бескозырки и бушлаты, и нападавших на одиноких путников. Таким мореплавателям, если их ловили, устраивали «ФАУ-5»: брали за две ноги и стукали головой об утрамбованную землю или о мостовую. Очень помогало.
Не в одном Тирасполе хозяйничало хулиганье. По какому-то поводу майор Чернышенко и я отправились в Одессу. Город оказался сильно разрушенным. И здесь вечером ходить было опасно. Не помню, чем мы занимались в Одессе. С вокзала пошли по прямой, как стрела, улице, вышли на набережную. Я впервые увидел море. Был пасмурный день, моросил дождь. Море лежало свинцово-зеленое и бесконечное. Уныло громоздились развалины порта, на вокзал майор Чернышенко и я возвращались поздно ночью. Шли в кромешной тьме посередине мостовой. Около большого кинотеатра светилась одинокая электрическая лампочка. Во время войны и темнота, и развалины казались чем-то обычным. Сейчас все это выглядело жутковато.
Приближалась осень. Наши с Яшей апартаменты продувались всеми ветрами. Можно было бы петь «Мне в холодной землянке тепло», но наступило время демобилизации Жени. Следовало где-то пристраиваться. Яша и я пошли на поиски. Мы не заходили в особняки за прочными заборами. Норовили попасть в дом, находящийся в государственной собственности. В конце концов, набрели на страшного вида женщину с двумя девочками лет четырех-пяти, которая согласилась нас приютить. Не испугал ее и возможный приезд Жени. Женщину звали Капитолина Ивановна. Мы перенесли к ней наши пожитки. Яша сказал, что Капитолина Ивановна многого от нас ждет. Я выразил надежду, что Яша оправдает ее лучшие ожидания. Он заметил: «Это не пани Анничка». Я ответил: «Это и не вдова, приютившая тебя в Перемышле». Против этого возражать было нечего. Так или иначе, мы обрели кров, Женя демобилизовалась и перебралась в Тирасполь. С Капитолиной Ивановной у нее быстро наладились контакты. Мы пристроились на узкой железной кровати. Разумеется, она отличалась от роскошного ложа в доме пана профессора в Новом Месте на Мораве, но разве это имело значение? Мы были вместе, а на тесных кроватях мы проспали лучшую часть жизни. В 1960 году мы переехали в город Ош и в новой трехкомнатной квартире установили рядом две деревянные кровати. Получилось ложе даже более роскошное, чем в нашей молодости. Но именно здесь всего через четыре года жизни меня свалил инфаркт, после которого не стоило в общем-то оставаться в живых. Однако осенью 1945 года до этого было еще очень далеко.
