Марк Ферро - Николай II

Все эти свидетельства не дают однозначного ответа на вопрос: какой была настоящая смерть Николая II и что означает молчание по этому поводу?

«Непризнаваемая гипотеза» предполагает иную смерть Николая II. Возвратимся к середине июля 1918 года. По версии, которую излагает принц Анжуйский — Алексис де Дураццо, опираясь на свидетельство своей бабушки, события развивались следующим образом:

«23 июня 1918 года (т. е. 6 июля) Юровский вывез императора из дома Ипатьева для переговоров… Он встретился с двумя лицами, прибывшими из Москвы… и они предложили ему выехать за границу, если он согласится на определенные условия. Император ради спасения своих близких согласился… 9 июля его вернули обратно… 12 июля Юровский сообщил императорской семье, что им следует приготовиться к длительной поездке, которая будет совершена в глубокой тайне. Для этого он попросил императора изменить внешний вид… 15 июля он сообщил императору, что его увезут первым вместе с Алексеем, отдельно от остальной семьи. Моя бабушка Мария категорически утверждала, что их увезли ночью 15 июля… Куда отвезли, моя бабушка не знала…»

Это показание подтверждают обнаруженные в доме Ипатьева остриженные волосы (с головы и бороды). У девушки, которую осматривал доктор Уткин, были короткие волосы — еще одно подтверждение. Правда, все четыре дочери царя уже были обриты однажды, за год до этого, как свидетельствует фотография.

Что произошло после этого? Только в показаниях Терентия Чемодурова (см. «Гибель царской семьи»), слуги, избежавшего убийства, дается подробный рассказ о последующих событиях. Рассказ появился за подписью корреспондента «Нью-Йорк таймс» К. Аккермана в «Вестнике Маньчжурии» № 31.

Свидетельство Парфена Алексеевича Домнина, на самом деле Чемодурова Терентия Ивановича:

«Начиная с первых дней июля над городом появились аэропланы и летали довольно низко, бросая иногда бомбы, в большинстве не приносившие вреда. В то же время появились и слухи, что чехословаки приготовляются занять город. В один из таких вечеров Николай вернулся со своей обычной прогулки по саду в необычном возбуждении; помолившись перед иконой Николая Чудотворца, он бросился на кровать не раздеваясь; никогда раньше он так не делал.

— Позвольте мне вас раздеть, — сказал я.

— Не беспокойтесь, старина, — ответил Николай, — у меня тяжело на сердце, и я чувствую, что уж недолго проживу. Может быть, сегодня… — и бывший царь не кончил фразы.

— Бог с вами, что вы говорите, — возразил я. И он рассказал мне, что во время прогулки в саду он получил известия о заседании специального комитета совдепа казачьих и красноармейских депутатов Урала, которое должно решить его судьбу, ввиду слухов, что он собирается бежать с чехословаками, в свою очередь обязавшимися будто бы вырвать его из рук Советов.

— Я не знаю, что может случиться, — сказал Николай в заключение.

Царь содержался под строжайшим надзором: ему не позволяли ни покупать газет, ни даже выходить сверх краткого времени для прогулок… Царевич все это время болел. Раз он вбежал в комнату отца в слезах и, совершенно вне себя, бросился на руки отцу и, сквозь рыдания, едва выговорил:

— Милый папа, они хотят тебя застрелить.

— Воля Божия во всем, — ответил царь. — Но, милый мальчик, будь спокоен, будь спокоен. Где мама?

— Мама плачет…

— Алексей, — сказал царь, — я прошу тебя об одном: пойди и успокой маму.

Царевич вышел, а Николай встал на колени перед иконой и долго молился…

Поздним вечером 15 июля в комнату царя вошел комиссар охраны и объявил:

— Гражданин Николай Александрович Романов, вы должны отправиться со мной в заседание Совета…

— Скажите откровенно, — возразил Николай, — что вы желаете увести меня для расстрела.

— Нет, не опасайтесь, — ответил комиссар, улыбаясь. — Вас требуют на заседание.

Николай поднялся с кровати, надел свою серую солдатскую рубаху, сапоги, опоясался и вышел с комиссаром… Николай Александрович не возвращался долго, почти два с половиной часа. Он был очень бледен, и подбородок его дрожал.

— Дай мне, старина, воды, — сказал он мне.

Я принес, и он залпом выпил большой стакан.

— Что случилось? — спросил я.

— Они мне объявили, что через три часа я буду расстрелян, — ответил мне царь».

Чемодуров рассказывает далее:

«На заседании в присутствии Николая II были прочитаны все детали контрреволюционного заговора тайной организации «Защиты родины и свободы». Там указывалось, что организация стремилась подавить «рабоче-крестьянскую революцию, подстрекая массы против советской власти, обвиняя Советы во всех злодействах и несчастьях, постигших страну». Организация намерена была объединить все несоветские фракции и социалистов наравне с монархистами… И что во главе заговора стоял личный друг царя — генерал Догерт. В организацию входили и представители рабочих кругов, как то князь Кропоткин, ген. шт. полковник Сукарт, инженер Ильинский и др. Были также причины думать, что Савинков был в непосредственных сношениях с этой организацией и что именно Савинков предполагался во главе нового правительства как военный диктатор…

За самые же последние дни был обнаружен и еще новый заговор, которым, при содействии генерала Дутова, предполагалось вырвать Николая II из советских рук…

Ввиду такого положения вещей и решения эвакуировать Екатеринбург совещание решило предать царя Николая Александровича смертной казни без дальнейшего промедления.

— Гражданин Николай Романов, — объявил председатель Совета, — объявляю вам, что вы располагаете тремя часами на устройство своих дел. Стража, я предупреждаю вас: иметь строжайшее наблюдение за Николаем Романовым и не спускать с него глаз.

Вскоре после возвращения Николая II с заседания к нему вошла Александра Федоровна с царевичем; оба плакали. Царица упала в обморок, и был призван доктор. Когда она оправилась, она упала на колени перед солдатами и молила о пощаде. Но солдаты отозвались, что это не в их власти.

— Ради Христа, Алиса, успокойся, — сказал Николай II несколько раз тихим голосом.

Он перекрестил жену и сына, подозвал меня и сказал, поцеловав:

— Старина, не покидай Александры Федоровны и Алексея; ты знаешь, у меня никого больше нет и не останется никого помочь им, когда меня уведут.

Впоследствии выяснилось, что, кроме жены и сына, никого не допустили попрощаться с Николаем П, его жена и сын оставались вместе, пока не прибыл председатель Совета с пятью другими солдатами и еще двумя рабочими, членами Совета.