Татьяна Луговская - Как знаю, как помню, как умею

Мне скучно и не нужно писать беллетристику. Мне интересно писать про мои мысли, про мое узнавание жизни, про чувства, наконец. Подглядывать за жизнью тоже интересно (понимать ее).

Выходит душа на душу.

Одинокие снежинки, как потерянные, носились в воздухе.

Сон — это погружение, провал, но никак не взлет…

Я могу писать только по внутренней необходимости, когда чувство уже отстоялось во мне.

Мудрость древних происходила оттого, что их слушали с открытыми ртами.

В основе Анненского заложена ипохондрия, грусть и безысходность. «Мне не спится, мне невмочь, я шаги слепого слышу. Надо мною только ночь Оступается о крышу». Ну разве можно это сравнить с тем радостным ощущением дождя, который имел Тютчев: «Ты скажешь — ветреная Геба, Кормя зевесова орла, Громокипящий кубок с неба. Смеясь, на землю пролила».

Я поняла, в чем трудность современного писания писем. Мы отвечаем на письма, а надо не отвечать, а писать их, надо делиться мыслями. Вот тогда будут письма. А отвечать нужно только, если есть знаки вопроса. Как здоровье? Что Вы читаете? Что думаете?

Он был весь обещание.

Дать можно только то, чем владеешь сам.

Мне сегодня приснилось, что я разговариваю сама с собой по телефону. Наконец-то я услышала свой голос.

Все кричат — продолжение, пишите продолжение. Вот вам продолжение: сижу в кухне за столом, спина выпрямляется с трудом и думаю о смерти.

Как карета скорой помощи, налетела (принеслась) зима и заметала все вокруг снегом.

Вытеснили тюрягу из него, но внутри, совсем глубоко, остались ростки, которые жили и снова росли.

Его «заводили» на разговор и выкачивали из него мысли и афоризмы.

Заходила ходуном в голове книжка, которую я должна написать.

В детстве все заложено, потом идет развитие и завершение.

Удивительная вещь мемуарная литература: чем меньше человек знал адресата, тем подробнее он пишет. Особенно подробно можно писать, когда уже все свидетели поумирали.

Умей радоваться тому, что тебе дано.

Я не хочу писать о старости, как Мердок, — я хочу понять ее смысл и необходимость.

Живу остатками (огрызками) прежних чувств.

Как туман, рассеялись чужие чувства и слова.

Печаль можно превратить в радость.

Хотелось бы помочь переносить людям старость и недуги.

Спешил посторониться лес…

Где взять силы, чтобы написать книжечку о жизни: о чувствах, о природе, о тех минутах счастья, которые посещали меня? Где найти силы (а они уходят) и твердость руки, и волю?

Я прожила очень счастливую жизнь, но настоящее счастье (огромное) посещало меня только несколько раз и всегда это было связано с природой. (И с Сережей.)

Неразрывность нашей судьбы определилась моментально.

Иногда вот так — запишешь ночью, а потом потеряешь, зачем писала. А ведь было важно. Очень даже.

Живет, не заглядывая вдаль.

Ум без употребления гибнет.

Это был тот редкий случай, когда исполнение было лучше проекта.

Я очень любила ее, поэтому она казалась мне несчастной.

Вся комната была поглощена солнцем.

Не имею права писать воспоминания, но свидетелем я этому была.

Узор человеческой жизни, в котором страдание является лишь завитушками.

Для жизни сделано много, для смерти почти ничего.

Приснился мне сон. Описать его трудно. Он неповторим в своей бессмысленной нежности. Сон про брата Володю. Сон про искусство. А все началось с того, что, проснувшись рано утром, я увидела, как занавеска на окне просвечивает листьями винограда, а рядом полна плотности и покрыта синим горошком. Господи, — подумала я, — это и есть искусство. И заснула… И приснилась мне какая-то странная витрина, вроде грота, и там картины. Очень красивые картины моего брата Володи.

Все по поводу природы. Но одна лучше всех — во весь холст рот открытый, почти квадратный. Потом понимаешь, что этот рот смеется, а там внутри — волшебное пространство. Там рассказана целая сказка про зубы — камни драгоценные, про город гортань. Наискось какие-то деревья растут. И язык не язык, а холм, а слюнька — ручеек. И все прекрасно, и все светится, и все смеется, и все славится поэтом! И узнать можно, чьи губы, чьи зубы. И этот кто, лишь только откроет рот в смехе, сразу же показывает сказку прекрасную и поэтичную. И сразу думаешь, как прекрасно все в природе. Природа — это красота. И еще — нет ничего выше любви поэта.

Почему мы не узнаем у людей пока они живы так многого, чего не знаем? Все приблизительно. А потом выстраивают свой образ, и мы начинаем выдумывать наши ощущения. Чего только не пишут про ушедших людей, и потом они застревают в истории совсем другими, чем были.

Было сыро, промозгло (мы ехали в декабре). Ничего нет хуже ташкентской зимы. Вокзал плохо освещен. До поезда еще далеко.

Он шел в другую сторону от людей, ему было все равно, прижать бы только к себе поэму, больше его ничего не интересовало.

Я знала много звезд — не только их названия — я узнавала их в лицо. Как от Большой Медведицы разыскать Вегу и Альдебаран. Я сейчас смотрю на небо как в темный лес с светлячками, не то звезды, не то спутники. Не поймешь. Ничего не помню, ни одной звезды. Иногда, правда, сверкнет над горизонтом красным глазом Марс. Смотрю на звезду и думаю — это Вега, а она вдруг задвигается и превратиться не то в спутник, не то в самолет с огоньком-звездочкой на хвосте. Вот вам и Альдебаран!

Дождик рубил в окно. Стекло обливалось слезами.

Испуганные тучи.

Искусство всегда немножко выдуманное, и в этом его прелесть. Оно выправляет жизнь и помогает жить.

Нет гордости в сердце, переполненном любовью.

Человек счастлив за счет чужих страданий.

Весь ужас в том, что мы хотим быть нужны только тому, кто нужен нам.