Родион Нахапетов - Влюбленный

— Какое проклятье? — спросил я.

— Вы знаете, как убили Игоря Талькова?

— Да, знаю.

— Если я не помогу, вас ждет то же самое.

Когда я рассказал об этом звонке своим знакомым, они возмутились:

— Глупости! Рекламный трюк! Потом будет трепаться на каждом углу, что он‑де спас Нахапетова от верной смерти. Если хочешь, мы его проверим, тряханем как следует. Где, ты говоришь, он принимает?

— Не надо, пожалуйста!

Я не хотел злить «профессора». Кто знает, может, он и вправду силен в оккультных науках.

Наташа встревожилась:

— Что все это значит? Он говорит, что тебя убьют, да? Так надо же что‑то предпринять!

Она не случайно приняла сказанное всерьез, ведь несколько лет назад насильственной смертью умерла ее мать.

— Наташа, — успокоил я жену, — он сказал это только лишь для того, чтобы я побывал у него. Чтобы потом похвалиться, что у него бывают знаменитости.

— А может, все‑таки лучше было бы сходить, может… наши дела пошли бы лучше, — сказала Наташа. Она даже больше, чем я, была уверена в тяготеющем над нами проклятье.

— Схожу в следующий раз, — ответил я.

Я не пошел: забыл фамилию, не нашел телефона, да и, если честно, не хотел идти. Я пришел к убеждению, что отделываться от проклятий нужно с Божьей помощью, а не с платной, человечьей. Наташа согласилась со мной.

Мы стали усиленно молиться. Особенно ночью, перед сном.

Вполне возможно, что нас прокляли и не втыкая иголок в тряпичные куклы, как делают жрецы вуду, а просто от всей души, всем сердцем пожелали безденежья и всяческих неудач! Ведь если пожелания счастья и здоровья способны врачевать, почему бы не отдать должное и пожеланиям типа «Чтоб ты сдох!» или «Не видать тебе счастья вовек!»? И то и другое имеет точный адрес и нацелено прямо в сердце. Разница известна: добрые пожелания рождены энергией любви, а проклятья — энергией зла, энергией низменной.

В общем, с молитвами или без них, ко времени начала работы над «Телепатом» мы стали замечать, что сила проклятья ослабевает. Более того, появление Джона Уэлпли с его тремястами тысячами и вовсе показалось нам чудесным. Эти перемены случились сразу после успешной медицинской акции, и поэтому мы сочли, что доброе, гуманное дело наряду с молитвами тоже помогло избавиться от проклятья, создав своего рода защитный экран, предохраняющий нас от всего дурного.

Возвращаясь к рассказу об усердных молитвах, хочу добавить пару штрихов. Представьте такую картину: двое взрослых людей, закрыв глаза, бормочут псалмы, в руках у них стаканы с водой, чтобы очиститься от злых духов, а перед ними глухая восточная стена (важно, что восточная). А еще представьте солидного режиссера, ведущего деловые переговоры и при этом зажимающего в кармане «заколдованный» камень и перевязанный резинкой бумажный доллар, чтоб повезло. Да, бывало и такое. Сейчас это кажется смешным…

Да, мы еще не совсем избавились от суеверий и предрассудков, от всех этих черных кошек, тринадцатых чисел и прочего. Можно бы, казалось, быть выше этого, да только человек порой думает так: на всякий случай поберегусь, хуже не будет. И перекрестится, или зажмет пуговицу, или перейдет на другую сторону улицы. Кстати, в Лос — Анджелесе, в здании, где мы арендуем офис, вовсе нет тринадцатого этажа (после двенадцатого сразу идет четырнадцатый): строители сделали это «с умом» на всякий случай.

Итак, мой первый американский фильм «Телепат».

Берясь за рассказ о съемках малоизвестного фильма, я понимаю, что рискую наскучить. Однако мой опыт работы в Голливуде независимо от результата был во многом необычен и странен, поэтому я уделю фильму «Телепат» целую главу. Количество страниц к достоинствам фильма отношения не имеет. На моем счету были фильмы и получше, но лишь «Телепат» явился настоящей киношколой, значение которой я не хочу преуменьшать. Никогда не знаешь, что окажется полезнее — большой арбуз или маленькая виноградина.

Как известно, в бывшем Советском Союзе кинодело субсидировалось государством. На производство фильма выделялась определенная сумма, которой распоряжался директор кинокартины. Режиссер, как правило, хотел большего, нежели предполагалось сценарием или бюджетом, и из‑за этого возникали трудности — на уровне объединения, студии или Госкино. Зрительский успех был приятен, но гоняться за ним считалось унизительным. Именно поэтому мы постоянно говорили о кино как об искусстве, но никогда не опускались до рассуждений о прибылях. Кассовый успех мы считали своего рода уступкой качеству. Мы больше ценили самый процесс создания фильма, и кинопоиск был важнее переполненных залов. Нас не интересовало, сколько заработало наше произведение. А если чемпионом проката становился такой фильм, как «Пираты XX века», то подобный успех казался даже чем‑то постыдным. Другое дело — признание критики или победы на фестивалях! Однако вспоминаю, сколько язвительных замечаний было высказано по поводу мирового проката фильма «Москва слезам не верит», который, по мнению киноэлиты, потакал низменным вкусам публики. На премию «Оскар», полученную Владимиром Меньшовым, наша культурная общественность отреагировала с таким презрением, как будто это были тридцать сребреников Иуды. Интересно, что пятнадцатью годами позже тот же самый «Оскар», врученный Никите Михалкову, отмечался как огромная победа российской кинематографии. Я, признаться, тоже был тронут до слез. Изменились времена.

Раньше мы вежливо приветствовали наших маститых кинодеятелей, подчас не признавая за ними таланта. Нам казалось, что они продались партийной власти и их искусство должно быть низложено вместе со знаменами коммунизма. И что же оказалось? Социализма не стало, а мы почему‑то скучаем о наивных и добрых фильмах, сделанных предыдущим поколением мастеров. Странные метаморфозы проделывает время. И все же Героев Социалистического Труда никто больше не почитает, мы отдаем предпочтение новым богам — нашим новым героям, тем счастливчикам, которые сумели устроиться при настоящем режиме.

Можно сказать, что многое изменилось, но можно сказать, что и ничего. Я вспомнил, как забавно меняют рисунок металлические опилки в зависимости от магнита, передвигаемого под столом. Меняется форма, но принцип остается прежний: авторитет власти склоняет нас то в одну, то в другую сторону.

Но вернемся к «Телепату».

Итак, мы вложили в этот фильм свои собственные деньги. Это обстоятельство спасло меня от творческого простоя, но оно же и омрачило жизнь. Мне постоянно приходилось напоминать себе, что бюджет ограничен, что надо быть экономным, что нельзя просто забыться и в упоении творить. Следовало учитывать, куда и на что потрачены деньги. Все это, в общем‑то, не ново, но если раньше, в Союзе, это были мимолетные мысли, то сейчас — неотступные: я имел дело с суровой бухгалтерией, с которой нельзя было не считаться. Будучи исполнительным продюсером (наравне с Уэлпли), я то и дело заглядывал в бюджет и ужасался несоответствию межцу планируемыми и реальными затратами. Мой карман не был бездонной бочкой, и я знал это, как никто другой. Просчитавшись в одной — двух сценах, мы очень легко могли оказаться на финансовой мели и не дотянуть даже до конца съемочного периода. А это было бы настоящей катастрофой, ибо контракты с актерами (по условиям актерской гильдии) чрезвычайно жесткие и в конечном итоге разорительные. Так что, если бы мы вдруг приостановили съемки хотя бы на месяц, нам неминуемо пришлось бы объявить вслед за этим и банкротство. Все пошло бы коту под хвост. С малобюджетными фильмами такое бывает.