Вчера, позавчера… - Владимир Алексеевич Милашевский
С Ремизовым совсем легко! Сам художник свою «роль» подсказывает, художнику Шекспиру! Недотыкомки-чудилы!
Так его изобразил Бакст, тот самый:
Суровый Бакст не признавал советов!
Можно сомневаться в эффектнейшем портрете Дягилева!
Бурцев… ерник, забияка. Такой ли он был ерник-дерник! Елгач-щеглач!
А может, крепче его выразил Щербов? Губошлепная баба, блудная и пакостная? Да! Думается, что он и был такой! А насчет «вкуса», от природы «глаз имеет», — ну так он показал себя в последние годы жизни… оказалось, что от природы безвкусен, безвкусен где-то в своих «недрах», в глубинах!
После этой «станиславщины» какими прекрасными кажутся портреты Давида и его сына Энгра и внука — Дега! Сидит человек на стуле — и всё!
Позирование интеллектуального человека — вещь особая. Просто — «человек-гражданин», тот обычно засыпает и клюет носом!
Человек интеллектуальный остается сам с собою, — и вот… Так скоро сошла с Алексея Михайловича маска волшебника-колдуна! Перепея-Ерепея! Кикиморы, Домового и Магистра «Ордена Обезьяньей палаты»!
Не прошло и пяти минут, как все эти маски слетели с лица! И ясно проступили в нем какая-то горечь, печаль, душевная боль… — и нежность!
Вот тебе и ПЕРЕПЕЙ!
Оказалось, что единственным художником в России, который имел самостоятельность не обратить внимания на «роли» и на «гримы-гримасы», а почувствовать просто характер, формы этого своеобразного лица, строение черепа, характер всех форм, был я!
Я иду вдоль решетки Фонтанки, где-то около цирка. Прекрасный вечер начала или середины августа.
В воздухе ни пылинки. Нет грузовиков, автомашин и даже нет извозчиков. Воздух Пушкина! А может быть, и чище!
Вот так он шел к своим друзьям Муравьевым. Из окон их дома так явственно виден «Замок», тогда еще с подъемными мостами, полосатыми в косую шашку караулками и часовыми…
Самовластительный злодей! Тебя, твой трон я ненавижу…Теперь самовластительных злодеев нет и никогда не будет! Караулок тоже… И я даже видел один кадр в кино «Декабристы», — рисунок полос был неверен. Всё позабыто!
К открытым воротам замка подъезжают грузовики, и люди в чем-то грязном разгружают скверные тюки, ящики!
Но это — днем, а в этот светлый, оранжевый вечер — никакого движения! Как во сне грезится чертог Баженова!
Вдали я вижу два силуэта — мои новые друзья.
Идут мне навстречу: «Верлен» и «Рембо». «Верлен» идет робко, неуверенно ступая на квадратные плиты гранита около решетки, как бы опасаясь провалиться. «Артур» — Юрочка идет рядом, он выше своего друга и всей своей позой и наклонением фигуры как бы выражает полную готовность прийти на помощь в случае непредвиденного провала «в преисподню».
А ведь Юрочка (это было через год) — действительно спас тонущую девочку, бросившись в единственном костюме и в единственных, уже разношенных, ботинках в воду Мойки! Рисковать бывшему франту единственным костюмом, который после «спасения» превращается в тряпку, — двойной героизм.
Кто из тогдашних поэтов был бы способен на это?
Девочка эта жива до сих пор и в другом уже возрасте играет заметную роль в области проектирования жилых ящиков, архитектурных красот новой Москвы. А ведь тонула она против «пристани» — Росси, одном из чудес Северной Пальмиры.
Два силуэта, может быть, и не столь отличных друг от друга, как силуэты Дон Кихота и Санчо Пансо.
В XVII веке ведь всё было ярче! Показательные контрасты, ощутимые даже зрителям галерки.
Словом, это силуэты не Доре и не Домье. Но различие их очень, очень в стиле XX века. Всё в мягких неуловимостях, в ускользающих нюансах! Дебюсси!
Однако… всё же это — контрасты!
Одна фигурка маленькая и какая-то «хлипкая». Другой силуэт хоть куда, хорошо сложенный молодой человек, но настолько не «спортивный», что крепким его не назовешь! Очень «комнатный»!
Один — мгновенно прославлен. Другому не только не далась «слава», но и «призвание» узкого круга «профессионалов».
Один не только образован, но, надо сказать, «сверхобразован», сверхэрудирован во всех областях культуры. Другой всё схватил интуицией и благодаря прирожденному чутью ко всему тому, что мы называем высшим слоем духовной жизни: миру новых идей, миру эмоций, порожденных искусством. Он был рафинирован! Природно утончен!
Один — по воспитанию православный, но отнюдь не церковник и уже давно отошедший от догм всяких религий. Однако… мистик. Впрочем… он молчит об этом.
Другой — католик и в какие-то моменты «смятения духа» не забывал осенять себя широким католическим крестом.
Юрочка очень нежен с Михаилом Алексеевичем. Иногда
