Плещеев - Николай Григорьевич Кузин
О впечатлениях путешествий старший сын Александр написал очерки, которые намеревался включить в подготавливаемую к изданию книгу «В дороге и дома»[69]. Алексей Николаевич с большим интересом читал очерки сына, одобрительно отзывался о точности пейзажных зарисовок в них и добром юморе. «Баден-Баден, один из модных курортов Европы, привлекает ежегодно несколько десятков тысяч больных, и еще более здоровых. Последние сопровождают первых», — прочитал Алексей Николаевич в рукописи сына и с грустноватой усмешкой признал справедливость написанного — ведь и его, старого и больного, сопровождают пятеро здоровых родственников!..
…Впечатлений, конечно, было много, временами Алексей Николаевич испытывал такой прилив сил, что забывал о преследовавших его сердечных болях. Не утрачивалась и потребность высказаться на бумаге — теперь, правда, большею частью в письмах. Муза тоже не покидала отдыхающего поэта — в такие моменты все строгие наказы врачей казались наивными: разве можно «сдерживать» себя, когда приходит поэтическое вдохновенье?!
Лето 1891 года Плещеевы намеревались провести в Швейцарии, в Люцерне. Там-то и случилось с Алексеем Николаевичем «нечто вроде удара», как скажет он сам: отнялись левая нога и рука, произошло это в августе. Положение создалось критическое, и только благодаря усилиям знаменитого немецкого доктора Кусснауса и целебному воздействию чудной окружающей природы здоровье поэта постепенно пошло на поправку.
Зиму 1891/92 года Плещеев вместе с сыном Александром проживет в Ницце. Здесь Алексей Николаевич пишет стихотворение «Это пламенное солнце…», в котором поэт, отдавая дань красотам «южной стороны», думами и сердцем живет в России.
…В плеске волн и в шуме листьев, В песне ветра в час ночной Слышу плач я о невзгоде Стороны моей родной!..В Ницце, да и в других городах Западной Европы, в которых побывал Алексей Николаевич, жизнь виделась благостно-пристойной, чинно-благополучной, а в России десятки губерний охвачены волнениями и тревогой: тысячи крестьян умирали от недоедания и болезней, на заводах и фабриках рабочие укорачивают себе жизнь вдвое, так как лишены возможности трудиться по-человечески. Волнуется студенчество, а наиболее отчаянные из его среды продолжают, несмотря на ежегодные аресты, казни, расстрелы, «ходить в народ», призывают крестьян… впрочем, бог знает, к чему они теперь призывают мрущих от голода людей, да и призывают ли вообще? Самые крупные из идеологов таких «призывщиков» (Н. К. Михайловский, П. Л. Лавров) что-то поправели в сторону либерального примиренчества, а более молодые идеологи вроде Владимира Соловьева ударились в мистику, в религию, и их благие призывы к совершенству общества вряд ли найдут поддержку у народа.
Из революционеров-эмигрантов Плещеев знал немногих и особого доверия к ним, исповедующим народнические и анархистские теории, не испытывал, вернее, не разделял их программы, хотя и ценил смелость и одержимость некоторых. Но наиболее известные из эмигрантов П. А. Кропоткин и С. М. Степняк-Кравчинский проживали в Лондоне. А в Центральной Европе обосновалось повое молодое ядро революционеров с Плехановым во главе, но и о них Плещеев только слышал. Те же краткие встречи с некоторыми соотечественниками, которые обитали в Ницце, глубокого следа в душе старого петрашевца не оставили.
А вот на призыв русских эмигрантов-студентов, организовавших в Цюрихе «студенческую коммуну» и обратившихся к Плещееву за материальной помощью, Алексей Николаевич откликнулся незамедлительно, потому что в их порывах узнал собственную молодость.
Письмо студентов-«коммунаров» разволновало… до стихов — Алексей Николаевич пишет, но так и не заканчивает элегическое «Как в дни ненастья солнца луч…».
За зиму, проведенную в Ницце, здоровье Алексея Николаевича вроде бы совсем поправилось, и весной 1892 года поэт вернулся в Россию, сняв на летний сезон дачу в Петергофе.
Живя в Петербурге и его окрестностях, Алексей Николаевич, конечно же, не прерывает общения с литераторами столицы, с деятелями искусства, особенно со своими молодыми соратниками. По-прежнему в его квартире царит гостеприимная атмосфера, его навещают и Чехов во время приездов в Питер, и Щеглов, актеры Давыдов, Горелов, Модест Чайковский. Только не всегда теперь Плещеев бывал жизнерадостным и веселым, как прежде: ставшие постоянными утренние головные боли приводили нередко к апатии, вялости, портили настроение на целые дни и недели. Но во времена, когда болезнь отступала, все испытывали прежнее обаяние Алексея Николаевича, его поистине щедрый талант человечности.
Зиму 1892/93 года Плещеев снова прожил в Ницце, а на лето опять вернулся в Петербург. Вообще эти цикличные переезды из России во Францию и из Франции в Россию уже несколько притупляли остроту впечатлений, и Алексей Николаевич подумывал все-таки закрепиться где-нибудь поосновательней, в каком-нибудь «убежище Монрепо». И, может быть, скорее всего на русской стороне, несмотря на советы врачей поселиться в Европе, несмотря на «соблазны» той же Франции — тоскливо все-таки русскому человеку жить на чужбине…
Такое «Монрепо» виделось Плещееву в купленном им для сына Николая имении в Смоленской губернии, куда Алексей Николаевич заглянул в конце лета 1893 года. Но заглянул поэт в имение, увы, не для отдыха, а скорее для прощания с младшим сыном, ибо чувствовал большой упадок сил и не очень надеялся на свое возвращение из очередной заграничной поездки, в которую его настоятельно отправляли врачи.
В гостях у Николая Плещеев пробыл всего неделю, но и за это время из-за непогоды здоровье его совсем расшаталось: участились сильные сердцебиения и удушья, от которых старик с великим трудом все же избавился к концу недели. После некоторого улучшения здоровья Алексей Николаевич в сопровождении сына Александра поехал в Ниццу через Варшаву, Вену и Париж. В Париже отец и сын Плещеевы задержались дольше предполагаемого, поджидая приезда жены и младшей дочери Алексея Николаевича. Несмотря на головные боли, диабет, сердечную недостаточность, Плещеев вел в Париже довольно подвижный образ жизни: навещал знакомых, изредка ходил даже в театры, много гулял по бульварам и улицам города, словно бы прощаясь с ним…
Кризис наступил в день приезда жены и дочери Любы, которые застали Алексея Николаевича хотя при сознании, но в безнадежном состоянии — это был вечер 25 сентября, а в 2 часа ночи 26 сентября Плещеев скончался от апоплексического удара. Из Парижа тело поэта было доставлено в Петербург. Градоначальник Петербурга генерал фон Вален вызвал к себе Александра Алексеевича Плещеева и сказал:
— Газеты уделяют
