Анатолий Алексин - Перелистывая годы
Пусть это не покажется нескромностью, но вспомню и о том, что Геннадий Хазанов с места воскликнул: «Алексин замечательно сказал…» И эта фраза была в тот момент очень важна. Хазанов, тоже обращаясь к президенту, «продолжил тему»: «Сегодня целый ряд изданий занимается антисемитской пропагандой, прикрывая это словом «сионизм». Фашизм вненационален, а сионизм имеет точные национальные корни…»
Президент нас троих искренне поддержал. «Литературная газета» опубликовала тот «диалог с президентом», а телевидение продемонстрировало его всей стране и всему миру.
На следующий день бывший глава парламента Руслан Хасбулатов обозвал нас всех «безродными деятелями культуры» и созвал встречу с деятелями, так сказать, сталинского направления, а то и откровенно нацистских воззрений.
Я вспомнил обо всем этом еще раз сегодня, когда взялся за новую главу воспоминаний… Потому что ранним утром меру терпения взорвал еще один террористический акт в Иерусалиме. Давая в связи с этим интервью телеграфному агентству, я назвал терроризм фашизмом. И даже одной из подлейших его форм.
«Мы, я уверен, обязаны свершить все возможное и невозможное, чтобы терроризм был обезглавлен, разгромлен, — сказал я в том интервью. — А одно из первых условий победы над терроризмом — это единство. Пусть все матери погибших, все их родные и близкие знают: мы скорбим вместе с ними… И нет предела нашему горю и нашему гневу».
Сегодня я обращаю эти слова к матерям тех, кто погиб от террористов-фашистов на улицах российских городов, в Нью-Йоркском торговом центре и в тель-авивских автобусах, в Париже и Лондоне, в парке Атланты, в Оклахоме и в токийском метро, при встречах с «тамильскими тиграми» и наймитами разного рода шейхов, кои сами-то предпочитают жить в роскоши, а психически неуравновешенным юношам внушили, что за убийство детей и женщин можно попасть в Рай. В Рай за убийство невинных и беззащитных? Вот уж беспредел нравственной патологии… Если агрессия средневековья не будет остановлена, остановится не только прогресс человечества, но и его сердцебиение.
В годы войны погибли почти все мои школьные друзья. Они не успели порадоваться жизни, получить профессию, обрести свою семью, даже поцеловаться… Я видел и рассказал уже в своих воспоминаниях, как на одной из главных оборонных строек страны не щадили себя люди, пренебрегая беспощадностью мороза и дистрофии, не боясь круглосуточного, изнурительного труда в тех цехах и на тех «строительных объектах», где по мирным медицинским законам можно было работать не более четырех-пяти часов в сутки. Они сражались с фашизмом.
Обязана закипеть и битва с фашистами, которые действуют под омерзительным псевдонимом «террористы». Но что-то долго не закипает… Они действуют на разных широтах, в разных странах, на разных континентах — и всюду у них один и тот же кровавый почерк. Хочется верить, что цивилизованное людское сообщество объединится в этом новом сражении, как оно объединилось в смертельном сражении с Гитлером.
В небольшом немецком городке Ландау разместился крупнейший педагогический университет. В этом городе жил когда-то дедушка Анны Франк… И вот в его доме был создан музей, где сами немцы воспроизвели в фотографиях жуткие злодеяния, совершенные гитлеровцами. Каждое воскресенье мэр со своей семьей посещал тот музей ужасов, подавая всему городу пример покаяния. Я это видел… Быть может, когда-нибудь и потомки нынешних террористов будут приходить с непокрытой головой в другой музей ужасов, который поведает о преступлениях их предков. То будет гигантский музей, если прогрессивное человечество не заставит терроризм покончить с собой, как заставило это сделать Гитлера..
Фашизм не вправе, не смеет ощущать себя безнаказанным. На благородное миролюбие он отвечает кровью. В этой связи вновь вспоминаю: после моего выступления в Большом театре некоторые принялись успокаивать: «Не надо беспокоиться. Ну какие это фашисты? Балуются ребята… Вот и все. Фашистские значки? Ну и что? Молодые люди очень любят значки…»
— А я не люблю тех, которые любят фашистские значки! — ответил я благодушным покровителям молодчиков со свастикой на рукавах и на лацканах. — Я даже их ненавижу!..
Но оказалось, что и молодчики меня в ответ возненавидели. По ночам — неизменно в четыре часа! — они стали врываться ко мне в дом телефонными звонками:
— Ты решил с нами помериться силами? Смотри… Вздернем на фонаре!
Помню звонки (но дверные!), которые словно бы вспарывали ночную тишину нашего дома в тридцать седьмом году, когда арестовали отца, а потом в пятидесятом, когда в нашей же квартире арестовали дядю. Можно было уже привыкнуть к ночным вторжениям эсэсовцев… Но привыкнуть к этому трудно. Почти невозможно… И греховно! Привыкая ко злу, мы его поощряем.
Я пожаловался влиятельному чиновнику той поры, ныне уже, к счастью, смещенному. «Не придавайте значения… — советовал он. — Ну, звонят! Хулиганят, балуются. Постараемся установить их номера. Постараемся!» Никто ничего, естественно, не установил.
Фашизму нет места на белом свете. Если мы хотим, чтобы он оставался белым… А не стал черным.
НЕВОЛЬНИК ЧЕСТИ
Из блокнота
Сегодня, 18 июня 1997 года, Россия прощается с Булатом Окуджавой.
Слово «бард» вовсе не всегда эстрадно и, уж во всяком случае, не унизительно: оно обозначает почитаемый жанр. И все-таки называть Окуджаву бардом мне не хочется. Он был человеком эпохи Возрождения. И во всем, чему отдавал себя, — в поэзии, музыке, исполнительском искусстве, в гражданских борениях — он был великим.
Мы познакомились в сорок седьмом: на «первом совещании молодых писателей». Канцелярское слово «совещание» как-то не сочетается с тем, что «начинающими авторами», дожидавшимися суда Мастеров, были Булат Окуджава, Юрий Трифонов, Семен Гудзенко, Давид Самойлов, Юрий Бондарев, Григорий Бакланов, Юрий Левитанский, Сергей Орлов, Расул Гамзатов, Владимир Солоухин, Александр Межиров, Владимир Тендряков, Алексей Недогонов, Михаил Луконин, Сергей Наровчатов, Алексей Фатьянов… Почти все были в солдатских гимнастерках без погон. Помню, как в вестибюле и коридоре, встречая Мастеров, к стене застенчиво прижималось будущее российской литературы.
«Ах, Арбат, мой Арбат…» Мы с Булатом оба были арбатскими мальчиками — и это нас сразу сблизило. Помню, как мы с ним отправились в путешествие по Крайнему Северу и Заполярью. Наступила белая полярная ночь. Времена суток перепутались, перемешались… После встречи с читателями командующий Северным флотом умыкнул нас к себе домой. А там собралась интеллигенция Североморска: главный архитектор города, главный хирург, главный художник… Советская власть тяготела к эпитетам, определявшим чины. Но главным в ту, как бы сокрывшую себя, ночь был Окуджава. До утра, тоже себя не обнаружившего, он пел, и читал стихи, и рассказывал анекдоты. Ему внимали, аплодировали, признавались в любви.
