Кеннет Славенски - Дж.Д. Сэлинджер. Идя через рожь

Слова Фрэнни заставляют Зуи отрешиться от собственного «я» и пойти навстречу сестре. Он меняет тон. Дает Фрэнни добро на то, чтобы творить Иисусову молитву. Зуи лишь умоляет се сначала «опознать чашку освященного куриного бульона», предложенного ей с любовью. С душевной болью Зуи уговаривает Фрэнни не бросать театр. Причина этой боли кроется в его признании, что актерство есть прямой результат желания, желания получать похвалы и обладать плодами своего труда. А «единственный смысл религиозной жизни, — сокрушается он, — в отречении», то есть в отрешенности от желаний. На его взгляд, у Фрэнни нет выбора. Она должна играть на сцене, поскольку Бог дал ей актерский талант. «Тебе остается только одно — единственный религиозный путь — это играть. Играй ради Господа Бога, если хочешь — будь актрисой Господа Бога».

Зуи конечно же говорит и о себе, и о своих внутренних борениях, не только о Фрэнни. Он не поучает Фрэнни и не подводит ее к постижению истины. Она открывается им одновременно. Изъян логики Зуи и даже самой Иисусовой молитвы — не в неверном духовном посыле, а в отсутствии божественного просветления, даруемого общностью с людьми. Святость заключена в чашке куриного бульона, предложенной матерью, в радости, испытанной девчушкой и ее песиком, — все это не простые банальности повседневной жизни. Они-то и есть настоящие чудеса, за которыми скрывается лик Божий.

Далее Зуи излагает историю о Толстой Тете — сюжет, ставший одним из наиболее вдохновляющих и знаменитых образов в творчестве Сэлинджера. Когда совсем юный Зуи выступал в радиовикторине «Умный ребенок», однажды, перед самым выходом на сцену, его брат Симор подошел к нему и попросил почистить ботинки. Зуи взбеленился. Он считал зрителей в студии идиотами. Он считал устроителей шоу идиотами. И он не собирался надраивать для них ботинки, тем более что их все равно никто не увидит. Но Симор жестко отмел его аргументы. Он велел брату начистить ботинки «ради Толстой Тети». Симор не объяснил, кто такая эта Толстая Тетя, но перед глазами Зуи возник отчетливый образ больной раком женщины, сидящей на крыльце и слушающей радио, и он каждый вечер перед выходом к микрофону чистил ботинки. Свой образ Толстой Тети сложился и у Фрэнни, которую Симор просил ради этой Тети быть позабавнее на сцене.

Но что это за Толстая Тетя, ни Зуи, ни Фрэнни не понимали до того момента, пока духовная близость между братом и сестрой не позволила им узреть лик Божий. «И разве ты не знаешь… кто эта Толстая Тетя на самом деле? — спрашивает Зуи. — Это же сам Христос. Сам Христос, дружище».

Пвесть о Толстой Тете — притча. Констатация присутствия Бога во всех нас. Зуи она позволяет вырваться из тисков собственного «я». Его сестре она объясняет, как можно «беспрерывно молиться», не повторяя чужие слова, а совершая все поступки как некое священнодействие.

Радость понимания переполняет Фрэнни, и, точно так же ник Бэйб Глэдуоллер и сержант Икс в сходных обстоятельствах, она погружается в блаженный сон.

В «Зуи» Сэлинджер обнажил свое нутро, показав ту войну, что кипела в нем между духом и эгоистическим «я». Муку, переживаемую детьми семейства Глассов, чувствующими свою обособленность от окружающих, их создатель знал слишком хорошо. Борьба с самими собой за приятие окружающего мира пелась не только сестрой Фрэнни и братом Зуи, но и писателем, наделившим их жизнью. В «Зуи» также нашло отражение величайшее из терзаний Сэлинджера. Когда отчаяние и одиночество побудили его искать Бога в писательстве, он вдруг обнаружил, что его работа — самая большая помеха единению с Господом. Ему нужно было теперь придумать, каким образом продолжать славить Его в своих трудах, отстраняясь при этом от материального поощрения.

Глава 15. Симор

«Зуи» понравился читателям «Нью-Йоркера». Хороший прием повести заставил приумолкнуть литературных воротил, успевших убедить себя, что все закончится публичным провалом. Эти критики (включая Кэтрин Уайт и ее журнальную команду) приписывали успех произведения исключительно искушенности среднего читателя «Нью-Йоркера», уже привыкшего к непредсказуемости сэлинджеровского стиля. Мало кто из редакторов верил, что у Сэлинджера хватит духу выпустить его отдельным изданием. «Зуи» родился на страницах «Нью-Йоркера», и на его же страницах ему суждено состариться и умереть.

Отсутствие критики не спасло «Зуи» от унижения, по крайней мере в глазах самого Сэлинджера. Двадцать первого мая 1957 года, всего через неделю после появления «Зуи», издательство «Сигнет букс» разместило в «Нью-Йорк тайме» рекламу, где повесть сравнивалась с их изданием «Девяти рассказов» и «Над пропастью во ржи» '. Сэлинджеру не нравились сигнетовские издания, и он пришел в ярость, когда его новое детище сравнили с ними. Он, естественно, во всем винил «Литтл, Браун энд компани» и в приступе гнева отправил телеграмму в Бостон, осуждая как данную аналогию, так и вообще рекламную тактику «Сигнега». Многословные извинения со стороны «Литтл, Браун энд компани» последовали тут же. Они уверяли, что не имеют ровно никакого отношения к появлению рекламы и даже не знали о ней. Через несколько дней Сэлинджер написал Неду Брэдфорду из «Литтл, Браун энд компани» в более сдержанном, но не менее решительном тоне. Он еще раз высказал свое отвращение к изданиям в мягкой обложке и объяснил, что реклама «Сигнета» появилась так спешно после выхода из печати «Зуи», что выглядит «отталкивающе злободневной»'.

Эпизод явно незначительный, однако он свидетельствует о нарастающем в душе Сэлинджера презрении к издателям. Перепалка с «Сигнетом» и «Литтл, Браун энд компани» из-за рекламы в «Нью-Йорк тайме» иллюстрирует состояние Сэлинджера, ощущавшего себя жертвой издателей, от которых он должен защищать свои творения. С его постоянным стремлением к совершенству даже мысль о том, что его детище может быть изуродовано редакторами в целях извлечения выгоды, приводила писателя в бешенство. Ну и, конечно, деньги. Сэлинджер считал, что его издатели огребают слишком большую прибыль, его письма полны жалоб на их жадность.

Вышеописанный инцидент напрямую отсылает к дилемме, обозначенной Сэлинджером в «Зуи»: между священнодействием творчества и вкушением приносимых им плодов. Зуи говорит Фрэнни, что у нее нет выбора — она обязана выступать на сцене, потому что получила свой дар от Бога. Сэлинджер так же ощущал и свое призвание, он считал, что обязан публиковаться, чтобы нести свою мысль людям. Но если его произведения имели успех, с ними неизбежно появлялись доходы, как неизбежны были аплодисменты после выступления Фрэнни на сцене. Вот они, те самые плоды труда, против которых так предостерегали Симор и Бадди. Они неотделимы от человеческого «я» и несут духовную смерть. Сэлинджер мучился этой дилеммой, но то, что львиную долю плодов его труда получали «Литл, Браун энд компани», приводило его в ярость.