Виктор Конецкий - Виктор Конецкий: Ненаписанная автобиография

КоммерсантЪ. 2001. 30 октября

1. Какое событие этой недели в культурной или общественной жизни вас особо заинтересовало? 2. Как вы собираетесь провести выходные?

1. Из всех событий, культурных и не культурных, меня больше всего поразила выдающаяся глупость — Закон об ограничении курения. Полный идиотизм! Значит, меня сейчас может оштрафовать любой мильтон, даже если я буду курить на безлюдной площади. Я за табачных баронов не переживаю: они внакладе не останутся. А вот народу, если рьяно исполнять закон начнут, это дорого обойдется.

2. Я сейчас лежащий больной. Поэтому ни на что, кроме двух стаканов водки, в выходные не рассчитываю.

Комсомольская правда. 2002. 19 января

17

Из записных книжек разных лет

Самое загадочное существо на свете человек, который живет, не читая книг. И самое уважаемое, как все загадочное, существо.

Литература, конечно, кончается, но еще раньше кончилось литературоведение, став псевдофилософией, т. е. философствованием на пустом месте. Как можно рассуждать о том, чего нет?

Композитор Прокофьев часто повторял, что если он задумается о том, КАК он собирается сочинить музыку, то ему следует идти в дворники…

Литература обязательно кончится, но еще не скоро. Фольклор множества народов еще даже не открыт. Он далеко не исчерпан даже у нас. А про другие народы и говорить нечего. Пример — Маркес. Имеется в виду, конечно, не прямое опубликование, а роль его как духовного и образного (опосредованно) в современной литературе.

Западная литература не считает нужным «делать» человека (личность) на бумаге. Им хватает имени… Эх, нам бы…

Вопрос о смертной казни будет решен, когда будет найдено наконец определение существа под названием «человек», а хотя и появились сотни НИИ человека, определение не найдено.

Леонтьев называл монастыри университетами религии, Пушкин считал монашество тем, чему мы обязаны «нашей историей, следовательно, и просвещением».

Николай I о А. С. Пушкине: «Умнейший человек России».

Пушкин так почитал пенаты, ибо не имел матери и отца.

«Помни о смерти». Необходимость этой памяти для созидания за краткость жизни. Эта память только у гениев и безумцев. Они двигают дух вперед. Толпа не помнит. Дикари не боятся. Обезьяна не думает и не боится совсем.

Если бы человек жил бесконечно, он не ломал бы над бесконечностью голову, не соотносил бы себя с ней и завяз бы в болоте.

Писатель — «заработник».

Как говорил Тютчев, беда наша та, что тошнота наша никогда не доходит до рвоты при взгляде на государственных мерзавцев.

У нас с языками вечная путаница. То мы все в обязательном порядке на французском жарим, то за обыкновенное «мадам» в трамвае на десять лет в Колыму гремим…

Интеллигент — человек, которого легко сбить любым номером новой газеты. Так на Руси повелось с тех пор, как газеты появились.

Мой любимый прозаик Чехов. Ему вечно задавали вопрос, кто у него жена и кто любовница: медицина или литература?

Пушкин вершина из вершин именно потому, что его личность и судьба волнует и печалит нас до слез. Больше, чем судьба Онегина или Татьяны.

Главное горе-исток А. С. Пушкина — отсутствие детства — сверчок, одинокое насекомое.

Надо бы написать, как во времена курсантской юности хотел украсть какую-нибудь подлинную книжку из пушкинского кабинета на Мойке. Только уже взрослым узнал, что там сигнализация — это раз, и стоят в пушкинском кабинете на стеллажах не подлинные его книги, а только дубликаты или муляжи книг его библиотеки.

Как бы мы ни любили свою провинцию, как бы ни восхищались «белыми воронами», но — серость.

Типичное для редактора: чиркает («чирикает») до того, как дочитает до конца не только книгу, главу или хотя бы страницу, но и абзац. И хотя в конце абзаца уже есть объяснение непонятого факта, мысли или явления, он — из традиционной российской лени никогда уже свое отчеркивание или пронзительную реплику на полях не сотрет. И пойдет гулять его почерк по всем инстанциям.

Еще нынче: в Италии после войны сменилось 49 правительств — сумасшедшая чехарда, которая по всем законам нашей советской логики должна была бы привести к полной утрате преемственности власти и распаду государства. У нас за все послевоенное время сменилось всего-навсего пять генсеков — то бишь замечательная стабильность, которой должны были бы завидовать макаронники. Однако даже на Сардинии в забытом Богом Арбатаксе я не видел такого бардака и нищеты, до которой мы ныне докатились.

Почему нынче все так стали обидчивы? А как в трамвае, так сразу: «Серый волк тебе товарищ, а еще шляпу надел!»

Раньше-то на Руси вечно писатели ссорились. Даже Литфонд создать толком не могли. И ничего, писатели писали довольно прилично, хотя вечно даже на дуэлях дрались. Кюхельбекер, например, с Пушкиным: «Дельвиг, встань на мое место — там опаснее».

Драчуны были и хамили друг другу: Тургенев — Некрасову или Гончаров Тургеневу — на уровне базарных торговок. Нервишки у них были крепкие.

А нынче у нас просто паника в «верхнем эшелоне», если обзовешь кого-нибудь обыкновенной сволочью. Просто у нас нервишки плохие. Акмеисты, говорят, с реалистами где-то в какой-то «Собаке бродячей» такой мордобой устраивали — просто сейчас и не верится в этакое хулиганство и бескультурье.

Надо вернуться к тем временам, когда литература у нас была, а СП и вовсе не было. Опять же и «Литературная газета» была, но СП не было. Автопортрет Пушкина украшает первую страницу нашей «Литгазеты», подзаголовок ее нынче выглядит так: «Свободная трибуна писателей». Мне нравится такое определение. И хоть редактором газеты 160 лет тому назад был Дельвиг, но ближайшее участие в ее основании принимал и Пушкин, и Вяземский. В ноябре 1830 года Дельвига с редакторов сняли «за отклики на Июльскую революцию во Франции». Вовсю резвился Булгарин, утверждая «торговое направление в литературе» (по-нашему, масс-культуру). «В пустыне нашей поэзии появился опять Онегин, бледный, слабый… Сердцу больно, когда взглянешь на эту бесцветную картину!» А про предка Пушкина отметил, что купил его некий шкипер за бутылку водки… Александр Сергеевич в долгу, конечно, не остался. «У меня бы затрещала набережная, кабы коснулся я сатиры», — говаривал он, имея в виду Дворцовую набережную и Зимний дворец.