Адмирал Колчак. Диктатор поневоле - Николай Андреевич Черкашин
Снятый с поста военного министра Гришин-Алмазов уехал на юг России к Деникину. А потом себе на погибель попытался вернуться к Колчаку. Скорее всего, именно такой человек был нужен Верховному правителю на посту военного министра. Но — не судьба…
Полковнику Хвощинскому Колчак поручил формировать первую гвардейскую часть — на первых порах батальон будущего Преображенского полка. Хвощинский и прибывшие с ним офицеры составили командный костяк Егерского батальона, они получили всё необходимое: деньги, шинели и сапоги русского образца, русские винтовки-трехлинейки, а главное — право выбора новобранцев из числа призванных сибирских парней. Однако особого выбора не было. Генерал Кутепов пришел бы в ужас от такого набора: в одном строю стояли и бывшие каторжане, и старообрядцы-кержаки, и ссыльные поляки, и оренбургские казаки, и люди совершенно непонятного свойства — то ли большевики, то ли анархисты… Оставалось утешаться крылатой фразой Екатерины Великой: «Другого народа у меня нет»…
И все же от судьбы не уйдешь, даже если ты переиграешь ее в гонках на рыбачьих лодках, конях, верблюдах и поездах…
Настало время, и Егерский батальон под командованием полковника Хвощинского двинулся в путь. На постое в глухом селе в нестроевой роте возник предательский сговор. Заговорщики подкрались к избе, где располагались на ночлег командир батальона и офицеры. Вот что рассказал потом командир 1-й роты капитан Александр Стахевич:
РУКОЮ ОЧЕВИДЦА: «Самовар подали около полуночи. Многие дремали, но все-таки поднялись, смеялись, пили чай и свет потушили — я посмотрел на часы — в 1 час 05 мин. Разделись совершенно, хотя походных кроватей не ставили. На мою уральскую — из верблюжьей шерсти — кошму лег рядом со мной прикомандированный к батальону штабс-ротмистр Иванов. Мы с ним легли сбоку, влево от входа, у самого стола, поставленного против двери в боковую комнату писарей. У самого входа, на сундуке, лег огромного роста штабс-капитан Голиков, под столом Домбровский, а все остальные подряд, головами к окнам, ногами к входной двери, слева направо: Хвощинский, Грюнман, Эльснер, Юрий и Дмитрий Литовченко.
Кухня была набита выше всякой меры вестовыми и „связью“. Спали на печи, на столах, повсюду. После тяжелого дня заснули как убитые…
В третьем часу ночи я проснулся от страшного шума и криков. Просыпался от крепкого сна с трудом, сел, протирая глаза и ничего почти не видя и не понимая. Ворвавшиеся стали кричать: „Здесь командир батальона?“, „Вставайте!“ и вслед за тем: „Руки вверх!“
Комната была наполовину наполнена вооруженными людьми, державшими ружья наизготовку. Передние из них уже миновали меня и стояли почти у ног спавших под окнами. Комната тускло освещалась лишь одним-единственным фонарем, который держал один из вошедших. Довольно хорошо были видны ноги, но совершенно в темноте оставались лица и верх комнаты. Как я ни всматривался, узнать ни одного человека не мог. У меня даже мелькнула мысль: уж не в масках ли они. Кто они? Большевики? — была первая мысль — прорвавшиеся или обошедшие нас; затем пришла мысль: нет, просто грабители и, наконец, последняя, самое ужасное и впоследствии оказавшееся правильным предположение — уж не наши ли солдаты?
Когда я сел, почти все мои товарищи, очнувшиеся, по-видимому, несколько раньше меня, стояли уже на ногах.
„Я — здесь! — раздался из темноты твердый голос Хвощинского. — Но кто вы такие и зачем пришли сюда?“
Мы все почти одновременно спрашивали: „Кто вы такие?“ „Что вам нужно?“, „Какой роты?“ Но тут раздался грозный окрик: „Молчать! Руки вверх!“
Все подняли руки. Помню, что у меня мелькнуло в мыслях чувство гадливой досады перед необходимостью подчиниться приказанию этих мерзавцев, и я несколько задержался исполнением приказа. Во всяком случае, руки я поднял, но именно в ту секунду, когда раздался первый выстрел. Один из ворвавшихся к нам, дуло винтовки которого находилось от меня в двух аршинах, выстрелил в меня, но попал лишь в ладонь уже поднятой почти на высоту головы левой руки.
„Падать или не падать, что выгоднее?“ — мелькнуло у меня в голове. „Выгоднее упасть“ — и я поддался силе выстрела и упал…
Комната по-прежнему освещалась лишь одним фонарем. Всё же глаза стали понемногу привыкать и разбираться в полумраке. Начался обыск. Отобрали револьверы, лучшее из платья. Сволокли все в кучу, которую тут же в комнате оставили. Вообще в этом обыске более, чем в чем-нибудь другом, проявилась спешность и незаконченность организации. Искали оружие и оставили два револьвера, лежавшие на столе, чем-то прикрытые. Брали деньги и не сняли денег ни с убитого Тараканова, ни с меня; не взяли такие ценности, как часы, которые все потом нашлись. Когда стали обыскивать, у меня мелькнула мысль — да это просто грабители, едва ли большевики, но почти одновременно я увидел несколько кокард национальных цветов, введенных после февральской революции в 1917 году, какие были на солдатах 1-й и 3-й роты и услышал чей-то голос: „Надо арестовать капитана Вуича“, — и мне все стало ясно. Ужас, смертельный ужас — неужели я увижу своих из 1-й роты?! Но сколько я ни силился, за все долгие 4 часа — ни одного знакомого лица, ни одной кокарды 1-й роты я не увидел. С большим трудом мне единственному удалось достать в Омске для всей своей роты кокарды старого императорского образца. И в моем горестном положении это было единственным мне утешением: моя 1-я рота не была замешана в этом ужасе ни одним человеком.
Самое старое и плохое из одежды они нам оставляли. Мелькнула мысль: раз оставляют часть одежды, значит, не собираются всех расстреливать. Но, увы, тут же раздалось с грубым хохотом: „И это отбирай, все равно им теперь ни к чему будет!“ Очередь обыска доходила до меня. „Коли! Ведь видишь, что он жив“. Кто-то, видимо, исполняя приказание, довольно милостиво поддел мою ногу штыком, приглашая, должно быть, встать. Я вскочил и поднял, как и все остальные, вновь руки вверх. Кровь из простреленной кисти стекала, заливая всего меня и кошму. Вдруг, совершенно неожиданно, вновь раздался выстрел и застонал полковник Хвощинский. Мне показалось, что стрелял тот же, что и в меня, нацелив следующего по порядку. „Так значит, вот что: не позже, а сейчас же“, — подумал я и ждал следующих выстрелов, ожидая, что будут расстреливать всех подряд, слева направо. Но больше выстрелов не было. Хвощинский был смертельно ранен в гортань и хрипел. По-видимому, убедившись, что командир батальона окончательно обезврежен, убийцы посчитали первую половину своей задачи законченной…»
Далее события
