Безголовое дитё - Светлана Георгиевна Семёнова
— Не хватало к твоим болячкам простуды. Ты ещё очень слабая. Станет тепло — выпущу, куда я денусь. Слазь с подоконника, открою форточку проветрить хату.
Закутав меня шерстяным платком, мама открывает форточку. Я втягиваю носом струю прохладного, пахнущего арбузом воздуха, и хнычу:
— Мне скучно! Скучно!
— Ага! Сейчас сбегаю за оркестром!
Слово оркестр обжигало меня. Вспоминала дирижёра и надолго замолкала. Мама будто знала это и часто пользовалась, чтоб закрыть мне рот.
— У меня «на носу Маруся Богуславка»… Будь умницей, не заставляй меня нервничать.
— Как эта Маруся уместилась на твоём носу?
Я смотрела на её нос и думала, что она так шутит, чтоб развеселить меня. Но мама строго сказала:
— Премьера на носу! Таких ролей я ещё не играла. Драматическая! Большая ответственность! И ты должна мне помочь.
— Если помогу, возьмёшь меня на премьеру? — спросила я с замиранием сердца, — А чем я буду тебе помогать?
— Тем, что будешь слушаться меня, не будешь приставать со своим «скучно». А главное, что не заболеешь опять. Тогда и на премьеру возьму, и на гастроли в далёкий город Рязань поедешь.
— Ура!
Премьера спектакля «Маруся Богуславка» состоялась в конце апреля. Мама сдержала своё слово и взяла меня на премьеру. Какое счастье! В театре я не была наверно год. После того, как я заснула на галёрке, мама запретила мне появляться там.
Она пошла гримироваться, а я — по любимым местам. Обследовала фойе, ложи. Заглянула в буфет. И тут меня просто невыносимо потянуло на галёрку. Скамейки, которые я уронила прошлой зимой, так и остались лежать перевёрнутые. Я подняла их и уселась.
Зал и ложи стали постепенно заполняться зрителями. Сначала их отдельные голоса гулко бились о потолок галёрки, но постепенно стали сливаться в один монотонный гул. Из оркестровой ямы слышалось унылое пиликанье инструментов. Народу была тьма тьмущая! «Переаншлаг», сказала бы мама. Я положила голову на бархатный бордюр и с интересом разглядывала людей, усаживающихся на свои места. Глаза мои стали слипаться, но я встрепенулась — вдруг опять засну. Хотела уйти с галёрки, спуститься вниз и пристроиться в какой-нибудь ложе, как бывало раньше. Но тут люстра стала гаснуть, а в оркестровой яме в самом центре появилась голова.
«Дирижёр!» — эта мысль сразу меня разбудила, и я стала следить за ним. Когда на смену погасшей люстре засветились рампа и фонари из боковых лож, дирижёр постучал палочкой о пюпитр и высоко поднял руки. Пауза. Зал затихал. Внезапно дирижёр свёл руки над собой и тут же они рухнули вниз. Мгновенно из оркестра в зал хлынул поток звуков, сливающихся в одну мощную волну, тут же, разбившуюся о невидимое препятствие.
Занавес распахнулся. По сцене метались дивчата в длинных белых сорочках, с распущенными, как у русалок волосами. За ними гонялись странные мужики, совсем не похожие на парубков из других спектаклей. У этих за поясом торчали рукоятки ножей, на боку висели кривые сабли, головы завязаны полотенцами. Чёрные бороды покрывали щёки вплоть до глаз. Они хватали дивчат и тащили их в лодку, видневшуюся на фоне моря. Мне показалось, что мужикам очень неудобно гоняться за дивчатами, потому что у них шаровары гораздо шире, чем у парубков, и широченные рукава рубах.
Я совсем забыла о дирижёре, настолько меня увлекло происходящее на сцене. Но до конца я не всё понимала. Только потом дома мама всё мне объяснила.
На украинское село, стоящее на берегу Чёрного моря нападают турки, приплывшие из-за моря. Они крадут украинских дивчат и на своих лодках плывут в Турцию, чтоб продать их в гарем самого главного паши. Во дворце паши дивчата становятся одалисками и танцуют перед пашой в шароварах и с голыми животами. Паша влюбляется в одалиску Марусю и делает её своей главной женой. А жён у него много. У Маруси дома остался жених. Она страдает от разлуки с ним, но ничего сделать не может. За одалисками следит евнух. Вскоре у неё рождаются от паши дети. Она смиряется, так как любит своих детей. А её украинский парубок на родине собирает своих друзей, и они плывут в Турцию, чтоб освободить Марусю и её подруг одалисок. Ночью они поджигают дворец, пробираются внутрь, хватают своих дивчат и тащат их в лодки. Марусин парубок находит её во дворце и несёт в лодку. Маруся сначала не узнаёт любимого, рвётся обратно в горящий дворец, так как там остались её дети. Услыхав их плач, крики, она зовёт их, вырывается и бежит во дворец. Навстречу ей бегут двое детей в шароварчиках и чалмах, бросаются к ней в объятия. Парубки торопят Марусю и её любимого. Хватают детей, Марусю и несут в лодку. Всходит солнце. Пылает дворец паши. Лодка со спасёнными медленно исчезает за кулисами.
Весь спектакль я переживала за Марусю, то есть за маму. Кусала губы, сжимала до боли кулачки и громко вскрикивала. В конце спектакля, когда на сцену выбежали Марусины дети и стали обнимать мою маму, я страшно возмутилась. Ведь это не артисты, а настоящие дети! Приглядевшись, я узнала в этих детях Маринку и Нэлку Белецких. Их мама, тётя Люба играла одалиску. Пусть обнимают свою маму! Я захлёбывалась от возмущения и ревности. Ну почему мама так любила их, так рвалась к ним? А про меня забыла? Можно же было на роль одного из детей взять меня!
— Ветуня, что ты молчишь? — спрашивала мама, когда мы после премьеры шли домой, — Тебе понравился спектакль? Почему не поздравляешь меня? Я хорошо играла? Ну, поцелуй меня! — мама присела передо мной на корточки, заглядывала мне в глаза. Я оттолкнула её и крикнула на всю улицу:
— Пусть тебя целуют Маринка и Нэлка!
— Ты ревнуешь? Глупенькая! — мама прижала меня к себе, — Я люблю только тебя одну! Ты мне дороже всех на свете! А Нэлка и Маринка всего лишь маленькие артистки! Я их люблю по роли, понарошку! Понимаешь?
— Я тоже
