Игорь Губерман - Пожилые записки

– Тимофей Сергеич, – начал он, – ты мне объясни такую штуку…

Он замялся, но продолжил через силу:

– У меня жена блядует, это весь поселок знает, и я тоже знаю, почему же у меня рога не растут?

Доктор без улыбки объяснил, что рога – это просто образ такой, так издавна говорят, а буквально не должны расти рога в подобных случаях, об этом вовсе не следует волноваться.

– Вот оно что, – успокоенно сказал бедняга, – тогда всё ничего еще, а я-то думал, в организме кальция не хватает.

Такого рода утешения находятся всегда, и грех роптать, спасибо и за это. Неизменно каждый день восходит солнце, наступает утро, за которым расцветает полдень, мягко и медленно сперва, потом стремительно сгущаются сумерки и падает кромешная ночь. В этом естественном круговороте мне привычно и комфортно, я как будто знаю наизусть, как надо жить и как потратить эти ежедневные сутки. Но поскольку мы живем в Иерусалиме, где за каждым окном спокойно и беззаботно распластана вечность, то и будничное житейское мельтешение здесь как будто другое: понимаешь, что не надо никуда спешить, что это просто бесполезно, и становится единственно ценным лишь сегодня проживаемый день. Но это ведь кому расскажешь, если человек не ощущает то же самое? А если ощущает, тогда зачем об этом говорить?

Мы часто и подолгу молчим об этом с Сашей Окунем. Острое чувство счастья, что мы живем в эпицентре чуда, помогает нам достойно выносить все мелкие бытовые подробности (вроде хронического безденежья, к примеру). А чувство своей ненужности никому и полной никчемности в век необузданного технического прогресса – упасает от самомнения и иллюзий. А если вдруг нам улыбается удача, то она вдвойне прекрасна, ибо заглянула независимо от нас, по доброй воле и случайно. А что явилась ненадолго, так спасибо, что вообще зашла.

Естественно, что записи мои обрывочны и несвязны: это ведь иллюзия, что жизнь течет сплошным потоком. Вовсе нет! Она петляет и застывает, перемежается длительным полусонным существованием, вдруг снова делает рывок или зигзаг и вновь стоит на месте. А все пунктиры событий и встреч, новых мыслей и неожиданных происшествий – они пунктиры, потому ведь и прерывисты, и только так их можно записать. А время протекает через них и утекает. Так, мы однажды выпили с утра, разговорились, после в гости съездили, вернулись, чтоб немного поработать, выпили еще – и неизвестно, куда делся весь февраль.

А когда именно и где нас ожидает смерть – нам не дано заранее узнать, поэтому и говорить об этом глупо.

Пару лет назад, будучи в России на гастролях, был я приглашен в одном городе попариться в сауне с местными крутыми людьми. Я согласился с удовольствием, ибо сухой пар очень люблю. Нас было шестеро, и всё сначала шло прекрасно. По всей видимости, сауна была в распоряжении этих людей недавно, и они ее от парилки не отличали: на декоративное (под камень) покрытие печи брызгали они то квас, то шампанское. Но за дверью прямо был бассейн, и там я охлаждался от радушия хозяев.

И внезапно появился среди нас рослый молодой парень рекламного телосложения и в плавках – мне сейчас же объяснили, что это знаменитый местный банщик и массажист, сюда сегодня специально приглашенный.

Мне как гостю предоставлена была первая очередь. Парень показал рукой на третью полку. Вообще я не люблю в парилке верхнюю полку – нету ни здоровья, ни куража, но тут уж делать было нечего. Я расстелил там простыню, залез, лег на живот и приготовился терпеть положенное мне блаженство. Парень молча принялся за дело. Он веником меня хлестал, и ноги мне заламывал, и мышцы разминал, и поддавал всё время пар, стряхивая с веника на печь кипяток из тазика. Горячая волна больно обжигала бок и спину – как только терпеть стало невмочь, я поднял голову слегка и повернул ее, чтобы сказать: спасибо, хватит.

И тут увидел вот что: пятеро моих хозяев вместо мирного плескания в бассейне тесной кучкой сгрудились у двери и за мною неотрывно наблюдали. Любопытство и азарт светились в их глазах. Нет, отнюдь не уровень терпежки хилого еврея волновал их (из них четверо были евреями) – им было интересно, как заезжий фраер из Израиля вынесет их русский пар.

Тут охватили меня злость и гордыня. Я молча повернул голову обратно, закусил зубами мякоть руки возле большого пальца и уже не шелохнулся, пока парень меня сам не отпустил. Я спрыгнул с полки, слабо видя окружающий мир, хозяева посторонились, кто-то из них сказал: «Хорошо вы жар держите, Игорь Миронович», у меня хватило силы буркнуть: «А парок у вас жидкий», и я плюхнулся в бассейн, промахнувшись ногой мимо лесенки. Сердце у меня разбухло в огромный шар, который медленно-медленно, вяло-вяло бился изнутри то в грудь, то в спину. Оклемался я минут чарез пятнадцать, выпил пива и уже в парилку не пошел. Еще ни разу в жизни так не приближался я к тому, чтобы увидеть свет в конце туннеля.

Так что нелепо загодя загадывать о смерти, отравляя себе этим остающееся время.

Разумеется, мы с Сашей Окунем довольно часто говорим о женщинах и даже как-то попытались привести в систему все их немногочисленные разновидности.

Художник убежденно утверждает, что женских типов только три: лошадиный, кошачий и мышиный. Лошадиных (или копытных) очень легко определить по их ушам, разрезу глаз, лицу, ноздрям, походке и повадке. И есть немало прочих признаков, хотя и названных достаточно. А лошадь это, корова, олениха или газель – дело второе и зависит уже от личного восприятия, а также возраста, фигуры и особенностей характера.

А кошачьи типы – это и тигрицы, и пантеры с росомахами, и домашние кошки в их бесчисленном ассортименте от ленивых, нежных и пушистых сибирских, вкрадчивых и гладких обычных, злобных и независимых сиамских – до облезлых помоечных темного происхождения. У кошачьего типа свои повадки и жесты, грация, характер и нравы, отличить и выделить их легче всех.

А есть еще мышиный тип (они же грызуны): белочки, бобрихи, хомяки, бурундуки и крысы – так как есть такие же мужчины, пол тут выделять не обязательно.

– Ну, а гусыни, утки, курицы? А разве их мы не встречаем то и дело? – усомнился я, смутно чувствуя заранее свою неправоту.

– Это большая и распространенная ошибка, – снисходительно ответил мне художник. – Да, птичьи приметы встречаются очень часто, но они чисто внешние, на них нельзя опираться. Взбалмошная нервность курицы, чуть надменная плавность гусыни, нежная или вульгарная утиная неуклюжесть, не говоря уже о канареечном стрекотании, – только поверхностные и частичные детали образа. А лошадиные, кошачьи и мышиные черты – приметы глубинных, сокровенных основ характера. И всего надежнее жениться на лошадиных, хоть они потом такими могут обернуться волчицами, что ахнешь только, взвоешь и печально засопишь от своей былой близорукости.