Слезы пустыни - Халима Башир
— Могу я ее подержать?
Медсестра покачала головой:
— Вы слишком слабы. Может быть, завтра. И кстати, это не «она». Это он. У вас прекрасный мальчик.
Она подтолкнула кроватку ближе. Я с восторгом смотрела на крошечное сморщенное личико. Он чуть-чуть приоткрыл глаза и мигнул в тусклом свете. На мгновение его взгляд встретился с моим, и, клянусь, он улыбнулся. Мой маленький мальчик улыбнулся мне.
— Он в безопасности? — прошептала я. — Его не украдут? Я не могу следить за ним и защищать его…
Медсестра улыбнулась.
— Не волнуйтесь. Вот смотрите, я прикреплю к нему звоночек, так что если кто-нибудь возьмет его, вы узнаете, хорошо?
Медсестра наклонилась над кроваткой и прикрепила что-то к его крошечной лодыжке. Я решила, что сейчас он в безопасности, и начала напевать ему — ласково, тихо, еле слышно нашептывать колыбельную, песенку, которую пели мне отец и мать, когда я была совсем маленькой…
* * *
Прошло много дней, прежде чем нам с малышом разрешили вернуться домой. Шариф и его друзья забрали нас и отвезли обратно в Саутгемптон. Пора было совершать церемонию имянаречения. Разумеется, поскольку он был нашим первенцем, его назвали Мохаммедом. У меня не было одежды для мальчика, так что в первый день мы с Шарифом нарядили сына как девочку.
Все наши посетители восклицали: «О, какая хорошенькая малышка!»
Пришлось объяснить им, что «ее» зовут Мохаммед, и все встало на свои места! После имянаречения Шариф и наши соквартиранты переехали к друзьям. Я осталась с ордой загавских женщин. Они готовили для меня, купали и одевали Мохаммеда, а я отдыхала и набиралась сил. Каждый день Шариф навещал меня. Так продолжалось положенные сорок дней, и к исходу этого срока я в значительной степени оправилась.
Некоторое время Шариф, Мо и я жили жизнью счастливой семьи, хотя и сознавали, что над нами нависает тень.
За это время нам предоставили жилье в Лондоне — крошечную квартиру в викторианском здании, поделенном на дюжину одинаковых клетушек. Состояла она из единственной комнаты с раскладной кроватью, встроенной кухни и душевой кабинки. Несмотря на безнадежную тесноту, эта квартирка стала нам домом.
Наконец мое обращение о предоставлении убежища было услышано, и я получила ответ из Министерства внутренних дел. Я не могла набраться смелости вскрыть конверт и отнесла его своему адвокату. Мне в любом случае было нужно, чтобы он прочел письмо, потому что я не понимала сложного юридического жаргона. Я вручила письмо Альберту, и он с улыбкой вскрыл его, не сомневаясь, что ответ будет благоприятным. Но как только он прочел вслух несколько строк, улыбка сбежала с его лица.
Он не мог в это поверить. Он был ошеломлен. Мою апелляцию отклонили. В общем и целом в письме говорилось, что война в Дарфуре не коснулась народа загава, что возвращение в Хартум не представляет для меня опасности. Пока я беседовала с «Иджис Траст», в Судане объявили свободу слова, так что проблем из-за этого у меня не возникнет. Письмо завершалось заявлением, что нам обоим, Шарифу и мне, отказано в убежище в Великобритании. В очередной раз мы оказались в списке подлежащих немедленной депортации в Судан.
Дочитав письмо, Альберт просто остолбенел. На его лице было написано полнейшее недоумение. Я же ощущала огромную пустоту. Какой смысл продолжать, думала я. Зачем все это тянуть?
Но разгневанный Альберт не позволил мне опустить руки. Мы подадим еще одну апелляцию, сказал он. Мы обратимся в Верховный суд. Если понадобится, дойдем до Палаты лордов, но не сдадимся.
Альберт приступил к подготовке второй апелляции, а мы с малышом Мо и Шарифом вернулись в нашу лондонскую квартирку. Я пала духом, мне было очень плохо. И еще я была испугана. Все, чего я хотела, — остаться здесь, в покое и безопасности. Я хотела вернуть чувство собственного достоинства, хотела внести вклад в это общество. Я была квалифицированным врачом и знала, что этой стране нужны врачи. Но вместо этого Министерство внутренних дел заставляло нас жить на подачки, утверждая, что моя история была сплошной ложью.
Раз в неделю я была вынуждена ходить в миграционный центр. Там я расписывалась за всю семью, и у меня брали отпечатки пальцев. Центр походил на тюрьму. Именно здесь просителей убежища хватали охранники. Их бросали в камеры, расположенные прямо в том же здании, а оттуда доставляли в аэропорт и депортировали назад в страны, из которых они бежали. Находиться в этом помещении было невыносимо тошно, и всякий раз меня охватывал ужас, что с малышом Мо и мной случится то же самое.
Люди из «Иджис Траст» обратились ко мне во второй раз. Мое первое свидетельство возымело громадный эффект, сказали они. И вот теперь они организовывали Всеобщий день Дарфура — всемирную кампанию с общественным резонансом. Никто точно не знал, сколько человек убито в Дарфуре, но в сообщениях упоминались сотни тысяч. Цифры ошеломляли. Всякий раз, когда я думала об этом, в воображении вставала родина, залитая кровью, полыхающая пламенем. Миллионы и миллионы бежали в Чад, в лагеря для беженцев, но даже такой лагерь становился местом безысходных страданий. Одному Богу было ведомо, где находилась моя семья.
Сотрудники «Иджис» спросили меня, готова ли я выступить публично, в средствах массовой информации. Я обещала подумать. На душе у меня было неспокойно. Я уже беседовала с прессой в Судане, и вот куда меня это завело. А что, если у меня опять будут неприятности, если я выступлю здесь, в Англии?
Я встретилась с пресс-секретарем «Иджис» Дэвидом Брауном в лондонском кафе. Он сказал мне, что основная тема Всеобщего дня — насилие над женщинами. Вот почему мое выступление так важно — мир должен узнать правду. Браун договорился об интервью с Би-би-си.
Я обдумала его слова. В тот момент я была разгневана. Я гневалась из-за того, что кошмар в Дарфуре продолжался, гневалась на британское правительство. Трижды чиновники отказались верить моей истории, по сути, обвинили во лжи — однажды, в Министерстве внутренних дел, прямо в глаза и дважды в письменной форме. В холодном слепом неведенье они намеревались отправить меня, Шарифа и малыша Мо в Судан. Дэвид прав, решила я: мир должен узнать.
Я поняла силу Би-би-си. Я знала охват их аудитории. Я вспомнила, как отец настраивал свое маленькое радио на их волну. Не нужно было и гадать, каких действий он
