Фридрих Ницше. Трагедия неприкаянной души - Р. Дж. Холлингдейл
К осени он погрузился в состояние полной апатии и едва мог выходить из дому. Гаст, видевший его в октябре, писал Овербеку:
«Ницше целыми днями лежит наверху, одетый в байковый халат. Выглядит он неплохо, очень спокоен и смотрит перед собой с мечтательным и вопросительным выражением… Меня он практически не узнает».
В день пятидесятилетия (15 октября 1894 г.) его навестил Пауль Дойссен:
«Мать ввела его в комнату, я поздравил его с днем рождения, сказал, что ему исполнилось пятьдесят лет, и подарил ему букет цветов. Из всего этого он ничего не понял. Только цветы, похоже, на мгновение привлекли его внимание, а потом и они тоже лежали забытыми».
Последний раз Овербек видел Ницше в один из последних дней сентября 1895 г. Он описывает внешность друга в письме к Роде от 31 декабря:
«Пять с половиной лет назад я мог гулять с ним часами по улицам Иены, когда он был в состоянии говорить о себе и хорошо понимал, кто я; теперь я видел его только у себя в комнате, сжавшегося, как смертельно раненное животное, которое хочет единственно, чтобы его оставили в покое, и за то время, что я там был, он не произнес ни единого звука. Было непохоже на то, что он страдает или испытывает боль, кроме, пожалуй, выражения глубокого неудовольствия, заметного в его безжизненном взоре. Более того, каждый раз, когда я входил к нему, почти всегда казалось, что он борется со сном. Он неделями жил в состоянии, когда сутки ужасающего возбуждения, доходящего до рычания и крика, сменялись днем полной прострации. Я видел его как раз в день второго типа».
2
Когда с Ницше случился кризис, осталась огромная масса неопубликованного материала: что-то в Турине, что-то в Генуе, что-то – из того, о чем речь пойдет ниже, – в Сильс-Марии. Из сочинений 1888 г. был издан только «Казус Вагнер»; «Сумерки идолов» были готовы к изданию, «Ecce Homo» и «Ницше против Вагнера» – частично опубликованы, а «Антихристианин» и «Дифирамбы Диониса» оставались в рукописях. Что касалось сочинений Ницше, то непосредственными его «наследниками» были Овербек, чувствовавший ответственность за сохранность трудов, Гаст, который считал себя единственным «учеником» Ницше, и фирма «Науманн», бизнес которой был во многом завязан на Ницше. 20 января 1880 г. Овербек написал Гасту, что «Nach-lass» («Наследие») – строго говоря, оно еще не было таковым, поскольку Ницше был жив, – надлежало вывезти из Турина. Помимо законченных книг, это, по его словам, «уйма записок», часть которых не поддается прочтению. Дочитав оконченные труды, Овербек 27-го числа вновь прислал письмо, где высказал мнение, что очерк «Ницше против Вагнера» издавать, пожалуй, не стоит. Вместе с тем, следовало далее в письме, он не находит каких-либо веских причин задерживать издание «Сумерек идолов» – «этого поистине невообразимого рога изобилия интеллекта и прозрения». «Ecce Homo» он пока не читал. 4 февраля Овербек сообщает, что оставшиеся бумаги Ницше теперь находятся у него в Базеле. Он прочел две изданные части «Ecce Homo» и был ими потрясен. Фирма «Науманн» и сама считала – и Овербек согласился с этим, – что автобиографию издавать не следует, «какую бы исключительную ценность она ни представляла в дальнейшем». По поводу прочих материалов он пояснений не давал, за исключением единственной реплики в письме от 23 февраля: «Я вовсе не испытываю счастья при мысли, что может случиться с литературным «Nachlass» Ницше, если мы, я имею в виду вас и себя, утратим над ним контроль».
Нет никакого сомнения в том, что при этом он думал (как, должно быть, и Гаст, читая эти слова) об Элизабет. Обоим было хорошо известно, что брат и сестра безнадежно рассорились и что Элизабет воплотила в себе абсолютно все, что Ницше не принимал в Германии того времени. Друзья, несомненно, понимали, что дело будет плохо, если бумаги Ницше попадут к ней в руки. В то время она все еще была в Парагвае. Ферстер покончил с собой в июне 1889 г., и после его смерти Элизабет оставалась там до конца 1890 г., когда в полном безденежье она вернулась в Германию в поисках средств. Одним из ее проектов был сбор средств на строительство церкви для духовных нужд Новой Германии; другое ее предприятие вылилось в небольшую книгу, где Ферстер фигурирует в качестве трагического героя.
Случившееся с братом и самоубийство мужа лишили ее в одночасье двух людей, которые действительно что-то значили в ее жизни, и эта двойная утрата обнаружила в ней все лучшее и все худшее: лучшее – то, что она решила самостоятельно встать на ноги и доказать, из какого прочного материала сделана; худшее – что, решившись на это, она утратила последние остававшиеся в ней крупицы разумного сомнения. Ее первым вмешательством в публикацию трудов Ницше была отсрочка публичного издания пока еще не изданной четвертой части «Заратустры». Она сочла ее текст, особенно главу «Праздник ослов», богохульным и убедила Франциску, что им грозит преследование, если публикация состоится. Встревоженная Франциска написала Овербеку (24 и 29 марта 1891 г.) и Гасту, уже подготовившим труд к печати у Науманнов (1 апреля), умоляя их отозвать его, поскольку Ницше сам часто говорил, что не хочет делать его достоянием общественности. Гаст не сомневался, что такое желание Ницше не было высказано всерьез, но из уважения к матери временно приостановил работу.
В августе 1892 г. Элизабет уехала из Германии в Новую Германию. Это случилось как раз в тот момент, когда один из колонистов, Фриц Нойманн, выступил в печати с критикой ее колониальных методов. Согласно Нойманну, в Новой Германии победили джунгли: для борьбы с этим природным врагом колонистов Ла-Платы использовались совершенно непригодные меры, и работа практически простаивала. Ферстер обвинялся в «глупости», Элизабет – в «преступлении», так как продолжала заманивать туда людей. Газета, посвященная интересам в Южной Америке, «Sudamerikanische Kolonial-Nachrichten» («Южноамериканский колониальный вестник»), сочла, что Нойманн говорил правду, обратилась за новыми свидетельствами и, в конце концов, обвинила организаторов Новой Германии в некомпетентности и двурушничестве. Все предприятие, утверждала она в сентябрьском номере 1892 г., оказалось «скорее грабежом неопытных и доверчивых людей и осуществлялось самым безрассудным и жестоким образом». Обвинения Клингбайля признавались справедливыми по всем аспектам[90]. На следующий год газета опубликовала «открытое письмо» в адрес Элизабет от ее бывших союзников; в их числе был Пауль Ульрих, который не стеснялся в выражениях и назвал ее лгуньей, воровкой и бедствием всей
