Анна Ларина-Бухарина - Незабываемое
За границей в 1912 году в Кракове Бухарин встретился с Лениным и высказал свое подозрение, возможно, уверенность в том, что Р. Малиновский — провокатор царской охранки. Полицейский агент Р. Малиновский был членом Центрального Комитета и возглавлял большевистскую фракцию IV Государственной думы. В то время он был популярен в среде большевиков, и Ленин этому не поверил.
Как сообщает Николаевский, на вопрос, как Ленин мог закрывать глаза на бесспорные факты, Бухарин будто бы сослался на одержимость Ленина, которого фракционная борьба (в то время внутри социал-демократической партии) делала слепым. Мог ли так ответить Бухарин, раз он сам во фракционной борьбе был на стороне Ленина? Свое меньшевистское мировоззрение Николаевский приписывает Бухарину.
Хорошо хоть, что Николаевский заявил от себя лично, а не приписал Бухарину слова, что просчет в отношении Малиновского — «одна из самых позорных глав в биографии Ленина…»
В заключение хочу рассказать о менее значительных в политическом отношении эпизодах, придуманных Николаевским.
Поражает сочиненный им разговор о составлении Конституции, принятой в декабре 1936 года VIII съездом Советов. «Смотрите внимательно, — якобы сказал Бухарин Николаевскому, — этим пером написана вся новая Конституция — от первого до последнего слова. (Он будто бы вытащил из кармана «вечное» перо и показал его.) Я проделал эту работу один, мне немного помогал только Карлуша. В Париж я смог приехать только потому, что работа эта кончена». Эти сведения — плод фантазии Николаевского. Николай Иванович писал не всю Конституцию, а ее правовую часть. Писал дома, школьной ручкой, с обыкновенным пером, «вечного» пера не любил. В Париж эту ручку Бухарин не возил и показывать Николаевскому не мог, Бухарину не требовалась помощь Карлуши (так многие называли К. Радека, и это Николаевский, оказывается, знал), точно так же, как Радек, член Конституционной комиссии, не нуждался в помощи Бухарина.
Меня привело в изумление, когда я прочла, что Николаевский ввел и меня как действующее лицо своей инсценировки: «Бухарин был явно утомлен, мечтал о многомесячном отпуске, хотел бы поехать к морю. В этот момент к нам подошла его молодая жена… она ждала первого ребенка, тоже нуждалась в отдыхе и явно была довольна, когда муж ее заговорил о море…» Фантазии импровизатора нет границ: многомесячный отпуск мог быть получен только по болезни, а Н. И. собирался в отпуск на Памир. Разговора о море не было, и мечтаний таких быть не могло ни у меня, ни у Николая Ивановича. Я со дня на день ждала ребенка и родила через несколько дней после приезда из Парижа.
Николаевский позволяет себе и такой вымысел:
«…когда мы были в Копенгагене, Бухарин вспомнил, что Троцкий жил относительно недалеко, в Осло, и сказал: — А не поехать ли на денек-другой в Норвегию, чтобы повидать Льва Давыдовича? — И затем добавил: — Конечно, между нами были большие конфликты, но это не мешает мне относиться к нему с большим уважением».
В Копенгагене я не была, но великолепно понимаю, что это очередная выдумка Николаевского. Я уже не говорю о том, что съездить в Осло нельзя было без визы, речь могла идти только о конспиративной поездке, на что Николай Иванович никогда бы не пошел. Кроме того, как мне известно со слов Н. И., в полемических дискуссиях он утратил уважение к Троцкому. Полагаю, что то же можно сказать и о Троцком, который едва ли принял бы Бухарина с распростертыми объятиями.
Не меньшее удивление вызывает рассказ Б. Николаевского о свидании Бухарина с Фанни Езерской. Езерская когда-то была секретарем Розы Люксембург, членом Германской коммунистической партии, работала в Коминтерне, была в оппозиции. После прихода Гитлера к власти эмигрировала во Францию. С Николаем Ивановичем близка она не была, но дружила с моими родителями. Фаня Натановна, как ее звали в ларинской семье, знала меня с раннего детства. Николаевский, якобы со слов Ф. Езерской, рассказывает, что она предложила Бухарину возглавить заграничную оппозиционную газету, хорошо осведомленную о происходящем в России, поскольку, по ее мнению, он был единственным, кто мог бы взять на себя роль редактора такой газеты. Иными словами, предложила Бухарину стать невозвращенцем — остаться в Париже. Бухарин якобы отказался от этого предложения лишь из тех соображений, что привык к создавшимся в Союзе отношениям и к напряженному темпу жизни. Но в тот единственный раз, когда Езерская встретилась с Бухариным, она при мне пришла в «Лютецию» и при мне ушла. Я была свидетелем всего разговора. Речь шла о VII Конгрессе Коминтерна, о едином фронте в борьбе против фашизма. Езерская говорила, что живется ей во Франции тяжко, что она работает на фабрике. Расспрашивала о жизни в Советском Союзе, Бухарин рассказывал ей приблизительно то же, что при мне самому Николаевскому, о чем я уже писала. Ничего даже отдаленно похожего на грубые фальсификации Николаевского не было. Как же можно так нагло лгать? Очевидно, Езерской к этому времени уже в живых не было или же была в таком состоянии, что прочесть «труды» Николаевского она не могла.
Если бы командировка Бухарина в Париж совпала с процессом Зиновьева и Каменева (август 1936 г.), то и настроение Бухарина совпало бы с тем, как его оценивал Николаевский. Хотя и в этом случае Бухарин ринулся бы в Москву, чтобы опровергнуть обвинения, но при таких обстоятельствах не исключено, что кто-нибудь наивно решился бы предложить Бухарину остаться за границей, предположив, что в Париже или иной западноевропейской стране, а может в Америке, Бухарин бы уцелел, тем более что жизнь в то время не доказала еще обратного…
Не мне опровергать, что до августа 1936 года Николай Иванович не предвидел своей гибели. Это доказывают его статьи, речи, в том числе речь, произнесенная в Париже. Сам факт, что незадолго до катастрофы Николай Иванович не только соединил со мной, юным человеком, жизнь, но и стремился иметь ребенка, о многом говорит. Неужто Николая Ивановича можно заподозрить в том, что он страстно желал, чтобы и ребенок его был обречен на мучительные страдания!
Николаевский, наворачивая одну ложь на другую, противоречит сам себе. В «Письме старого большевика», созданном им через восемь месяцев после отъезда Бухарина из Парижа, говорится: «Сказать, что процесс Зиновьева — Каменева — Смирнова нас здесь как обухом по голове ударил, — значит дать только очень бледное описание о недавно пережитом, да и теперь переживаемом». Далее он сообщает, что даже Ягода узнал о готовившемся процессе в последнюю очередь. Вопрос: из какого источника Николаевский получил эти сведения?..
