Ромен Роллан - Татьяна Лазаревна Мотылева
Все это похоже на грустную жалобу, но Роллан не жаловался. Он понимал, что не мог бы жить иначе. Об этом ясно говорит конец письма:
«Отдыхаю, читая газеты (и это — самое горькое в нашу эпоху сражений!). Но когда мне еще их читать? А быть в стороне от сражений я не могу»*.
Он не мог быть в стороне от сражений — вот это было важнее всего. Не мог быть в стороне, когда Ганди объявлял одну из своих бесчисленных голодовок; когда Антонио Грамши, отказавшийся просить Муссолини о помиловании, медленно умирал в своей тюрьме-могиле; когда Альберт Эйнштейн, демонстративно вышедший из состава Германской академии наук, должен был навсегда распрощаться со своей страной, чтобы не стать жертвой фашистских убийц; когда перед Берлинской оперой пылали костры из книг, а в Париже «Боевые кресты» копили запасы оружия… Все страшное, бесчеловечное, позорное, тревожное, что происходило в мире, отзывалось в душе Роллана, только очень недальновидные или предубежденные люди представляли его себе отрешенным от жизни отшельником, охраняющим свой покой на берегу Женевского озера.
Он на мог быть в стороне от сражений. И, откладывая в сторону корректуры «Очарованной души» или рукопись исследования о Бетховене, отвечал на срочные письма, редактировал или писал воззвания, протестовал против преступлений фашизма и империализма, объяснял свою позицию вчерашним единомышленникам-пацифистам и сторонникам «ненасилия», ободрял страдающих, старался вдохнуть мужество в колеблющихся…
Публицистические работы Роллана — главным образом выступления против войны и фашизма — были им объединены в двух сборниках, вышедших в Париже в 1935 году, — «Пятнадцать лет борьбы» и «Мир через революцию».
Одна из небольших Статей сборника «Пятнадцать лет борьбы» озаглавлена «Письмо одному немецкому другу против отступничества социал-демократической партии». Она очень выразительна, и ее стоит привести целиком.
«Меня не так удручает грубый триумф фашизма, как почти полное отступничество противостоящих ему партий. Вы пишете, что социализм бездействует, ибо он слишком ясно видит, что, действуя, он потерпел бы поражение. Но именно поражением из поражений, несмываемым позором для крупной, активно действующей партии является боязнь поражения! Надо не страшиться быть побежденным, но лишь в бою, с оружием в руках, сражаясь, не прося пощады, не соглашаясь на сговор. Таков один из основных принципов действия для тех, кто хочет построить новый мир. Вся история этому свидетельство. Не было ни одной значительной социальной победы, заранее не оплаченной одним или несколькими кровавыми поражениями. Без Коммуны 1871 года и подавленной революции 1905 года невозможен был бы Октябрь 1917 года. Надо знать, на что идешь! Если ты стремишься, подобно выродившимся социалистам, спасти свою шкуру, действовать без риска — тогда убирайся с поля битвы! Значит, ты годен лишь на то, чтобы заполнять регистрационные карточки в библиотеках. Ни один из руководителей Второго Интернационала не имел права узурпировать руководство. Они обманули чаяния масс, доверившихся им. Ганди осудил бы их так же, как и Ленин. Ибо главное не в том — «Насилие или ненасилие». Главное — «действовать»! Не дезертировать и не уклоняться в решающий час. Подлинное поражение — единственно непоправимое поражение — исходит не от врага, а от самого себя».
Немецкий, точнее, австрийский друг, которому было адресовано это письмо 31 марта 1933 года, — Стефан Цвейг. (Полный текст письма имеется в Архиве Роллана.) И смысл его не только осуждение немецкой социал-демократической верхушки, уклонившейся от боя с гитлеровским фашизмом, но, по сути дела, и критика тех деятелей культуры, которые, по крайней мере на первых порах после прихода Гитлера к власти, воздерживались от выступлений против него.
Как должен вести себя интеллигент, человек искусства, в момент острой политической борьбы: действовать или стоять в стороне? Этот вопрос был постоянным предметом спора между Ролланом и Цвейгом.
Стефан Цвейг был искренним противником фашизма, но не хотел участвовать в борьбе против фашизма в какой бы то ни было форме. Он и на Амстердамский конгресс не поехал, ссылаясь (в письме к Роллану от 1 сентября 1932 года) на то, что не был своевременно извещен о дне его открытия. Сотрудничество с деятелями рабочего движения, особенно с коммунистами, Цвейг считал для себя неприемлемым — к ним он относился с возрастающей неприязнью и недоверием. И по сути дела, он не видел смысла в политических выступлениях интеллигенции, во всех этих конгрессах, воззваниях, манифестах, демонстрациях — к чему они? Ведь история все равно идет своим неумолимым ходом.
В книге «Триумф и трагедия Эразма Роттердамского», вышедшей в 1933 году, Стефан Цвейг воплотил свою жизненную позицию в образе прославленного гуманиста Возрождения. Герой книги презирает невежество и мракобесие, клеймит позором глупость человеческую. Но в конфликте между Лютером и римским папой Эразм ни за того, ни за другого. Он воздерживается от участия в политических боях своего времени, ставя личную независимость превыше всего.
Эта позиция, занятая Стефаном Цвейгом в исторически ответственный момент, причиняла Роллану боль, — именно потому, что он в течение стольких лет дружил со своим младшим австрийским коллегой, любил его. Она причиняла Роллану тем более сильную боль оттого, что Цвейг был далеко не одинок в своем отрицании политики, утверждении нейтрализма как принципа поведения. Такую точку зрения разделяло немалое число европейских интеллигентов.
В последнем томе «Очарованной души» Роллан на многих страницах — передавая тревожные мысли Марка Ривьера — высказал свою горечь по поводу тех деятелей культуры, которые, подобно Цвейгу, возводили социальную пассивность в своего рода жизненное правило:
«Для этих витязей духа нет иной свободы, кроме бесплодной: вера без дел… если не считать деятельности в эмпиреях чистых идей, где все идет, как часы в четырех стенах мастерской, огражденной от случайностей и толчков внешнего мира. Поистине они свободны… свободны от жизни или мертвы».
«…Социальное действие тяжело как цепи, а они не собирались носить этих цепей или накладывать их на другого. Эти свободные умы позабыли простейшие требования, предъявляемые землепашцу. Чтобы заколосилась нива, нужно сначала поднять целину, убрать камни, выжечь лес, а затем налечь посильнее на плуг и провести лемехом прямую, длинную и глубокую борозду — первую борозду! Тут не отделаешься царственным жестом сеятеля. Тут нужно неволить, неволить упрямую землю, неволить волов, изнемогающих под ярмом, неволить свои руки, неволить свое сердце!»
Сама взволнованная интонация этих строк говорит, что тут идет речь о проблемах, кровно
