Борис Горбачевский - Ржевская мясорубка. Время отваги. Задача — выжить!
Он и сейчас ничуть не изменился: тощий, высоченный, со своеобразным треугольным лицом и козлиной бородкой. В ответ на мой возглас сказал спокойно:
— Он самый, я и есть.
— Значит, жив!
— Вроде бы. Только покалечили меня гады, но я в строю.
— Наши медики не оставят, вылечат!
— Кабы, милый человек! Из твоих уст да в божьи уши. Эх, была наша рота… И никого! Ты да я, да мы с тобой.
— Ну, чуть побольше.
— Гложет меня, мил человек, чем заслужил перед Всевышним такого благожелательства, живым оставил после ржевского побоища.
— Не думай об этом, Михаил.
— Ну как же! Ведь бог-то нами дышит. Может, нас с тобой зачислил в резерв? То ли в стратегический, то ли в тактический?
— Михаил, возьмем Оршу?
— А как же! Орша не Ржев, да и мы с тех пор поумнели. Комвзвода нынче не тот халабуда, что тогда. Да нынче, я скажу, взводные стали посильней прежних комбатов.
— Выходит, теперь больше уверенности?
— Определенно.
— И другие так думают?
— Определенно.
— Значит, Михаил, возьмем Оршу!
Порадовал меня разговор с Михаилом. Быстро идет время: уже два года, как я воюю, и годы эти изменили многое. «Чему научил бойца опыт войны» — так называлась статья дивизионного комиссара Колонина, напечатанная в сорок втором в газете «Красная звезда», и вот что он писал:
«Обычным делом стала стрельба из орудий прямой наводкой, требующая, понятно, выдержки, стойкости, большого искусства.
Преодолели „танкобоязнь“ и пехотинцы. Ныне они не мечутся и тем более не бегут от вражеских танков, а встречают их всеми видами пехотного оружия: гранатами, бутылками с горючим, стрельбой из противотанковых ружей.
Не испугать теперь красноармейцев и парашютными десантами: нередко, еще до того как парашютисты приземлятся, их расстреливают в воздухе.
Вот такие перемены. За десять месяцев войны успели закалиться не только бойцы переднего края, но и весь состав, в том числе и тыловые бойцы. Кто не помнит, сколько хлопот доставляли нам в свое время, — указывает дивизионный комиссар, — налеты вражеской авиации на обозы, автоколонны. А теперь? Теперь, увидев немецкий самолет, обоз останавливается, ездовые и шоферы берут винтовки и по команде ведут огонь по воздушному противнику. Немецкие летчики почувствовали опасность пехотного огня и стали держаться на почтительной высоте, что значительно снижает прицельность бомбежек и пулеметного огня.
Всякого немца повидал наш боец: и нахального летнего, и битого зимнего, и одичавшего. Повидал и понял, что самое верное средство для достижения победы в бою — это максимальное сближение с противником…»
Прав комиссар, изменился сам дух нашего воинства. Тем более в сорок четвертом!
Через тридцать два года мы вновь встретились после войны в Москве, в день 30-летия Победы. Слева направо: Четверяков, Толя Козявкин, оба остались служить в армии, стали полковниками. Нет Ивана Скоропуда, он погиб в 1943-м. Далее стоит Борис Горбачевский, ушел в гражданку, и удивительный человек Вася Рагулин — фронтовик, он потратил 18 лет, чтобы собрать ветеранов 220-й дивизии. Тогда в Москву 9 мая 1975 года приехали 176 человек, они пришли в Центральный парк Дома Советской Армии, но увидели офицера с плакатом в руках, на котором было написано: «Я — Вася Рагулин». Все бросились к нему, обнимали, целовали, подбрасывали вверх
КлятваОт военнопленных стало известно, что против нас воюет небезызвестная 197-я пехотная дивизия. К этой дивизии был особый счет — ее солдаты в сорок первом повесили в Петрищеве Зою Космодемьянскую. Мне пришло в голову написать клятву «Отомстим за партизанку Таню!» и обратиться к солдатам, чтобы ее подписали. Комиссар одобрил мою инициативу.
Комсоргом батальона после гибели Бориса Фломбойма стал лейтенант Анатолий Крашенников. Толя тоже погибнет, случится это 12 мая 1945 года в Чешских Судетах.
В один из дней, когда вокруг чуть стихло, я взял с собой Анатолия, и мы поползли к окопам. Вот как этот эпизод был позднее описан в дивизионке:
«Воспользовавшись коротким затишьем, в первую траншею 673-го стрелкового полка спустились двое — комсорг полка и комсорг батальона. Оба они были очень усталыми, с воспаленными от бессонницы глазами. Но настроены бодро.
— Как вы сумели проскочить? — спрашивали бойцы. — Всюду немецкие снайперы.
Отдышавшись, комсорг полка ответил:
— Не привыкать, случалось и похуже. Помните Шишловскую рощу?
— Кто ее не помнит? Вот знак, — Василий Рагулин указал на свой орден.
— А сейчас вот что, — как бы приглашая к себе товарищей, тихо сказал комсорг полка. — Нас здесь, на переднем крае, три члена полкового комсомольского бюро. Бои тяжелые, надо людей держать на подъеме… В настоящее время мы воюем против 197-й пехотной дивизии. Ее кровавый след на нашей земле известен. У убитых и пленных немцев находят фотографии, на которых запечатлены многие их зверства. Солдаты этой дивизии совершили расправу над Зоей Космодемьянской… — Дальше комсорг прочел несколько слов из клятвы: — „…Нашей ненависти нет предела! Клянемся отомстить фашистам за все их злодеяния. И недалек тот день, когда мы освободим советскую землю от фашистской гадины, приползшей в нашу страну…“ Есть предложение обсудить с бойцами и офицерами текст клятвы Родине: „Не отступать ни шагу, идти только вперед, громить врага!“
— Чего тут обсуждать? Вам верим и поддерживаем ее, — улыбнулся Рагулин.
— Э-э нет, — запротестовал комсорг полка. — Письмо с клятвой коллективное, и все должны знать о нем, поддержать его своими подписями.
— Да у нас и карандашей нет, — возразил кто-то.
Комсорг полка прочитал полный текст клятвы и предложил:
— Теперь давайте поступим так. Ходить всем вместе опасно. Отправим текст по окопам. Каждый с ним ознакомится, подпишет и передаст товарищу.
Так и поступили: привязали листок с клятвой к огрызку карандаша и пустили его солдатам.
…Когда эта процедура подходила к концу, — рассказано далее в очерке, — до полусотни фашистов бросились в контратаку на наши позиции. И солдаты взялись за оружие… Комсорг полка уложил двух гитлеровцев. Отличились многие воины. Некоторые бойцы погибли, оставив подписи на тексте „Клятвы“ как последнее завещание».
Текст «Клятвы» со 120 подписями через несколько дней я отправил в Москву, в Радиокомитет. Примерно через неделю его прочитали по радио на всю страну, упоминалось и мое имя.
После войны я узнал, что сестра моей матери услышала эту передачу на работе и тут же помчалась домой рассказать о ней моим родителям.
