Ираклий Квирикадзе - Мальчик, идущий за дикой уткой
Соломон ходил по коридору злой, с красными от бессонницы глазами, хлебал чай из кружки и шептал: “Таких девочек я драл в летний сезон по двадцать-тридцать штук…”
Маму возмущала дикость подхода к этой теме. Она взяла Флору к врачу. Врач осмотрел ее и сделал заключение: “Девственная плева редкого вида. В медицине это называется «барабан носорога». При отсутствии физически сильного партнера требуется хирургическое вмешательство. Операция не серьезная, но и не простая. Это не гланды, – сказал врач и назвал цену: 1300 долларов. – А иностранке без страхового полиса и того дороже”. “Сколько?” – спросила мама. Секретарь врача подсчитала: вместе с анализами и предварительным обследованием 2255.
Когда Флора и мама, вернувшись домой, назвали эту сумму, все впали в шок.
Соломон: Две тысячи двести пятьдесят пять долларов?! И это самая демократическая, самая человеколюбивая страна в мире?
Мама: Я хорошо зарабатывала, но счастливые времена баллистики прошли!
Кончились счастливые времена и на Седьмой улице. Иосиф уходил утром, приходил ночью. Часто был пьян. Однажды устроил дебош, орал на Флору: “У тебя между ног вообще ничего нет! Ты уродина, тебя надо в цирке показывать!”
Полуслепая Генриетта решила заплатить за операцию. Она хотела достать из тайника деньги, которые припасла на черный день. Деньги эти Зипо давно уже проиграл в казино Атлантик-Сити. Генриетта только рассмеялась, когда Зипо сознался в хищении. “Ну тогда сами лишайте ее девственности!”
Собирать по частям, у кого сколько есть, не получалось. Карузо, обычно молчаливый, разразился гневным монологом:
– Я работаю как осел, получаю копейки, почему я должен платить за то, что здоровенный болван, бездельник и пьяница не может трахнуть жену?
Карузо сказал, что ему надоело спать с Суламифью в коридоре, тем более что он лично регулярно выполняет свои супружеские обязанности. Суламифь киванием головы подтвердила правоту мужа. И напомнила, что они уступили диван всего лишь на три брачные ночи. “А уже вторая неделя, и ни брачной ночи, ни дивана…”
– Если у нее там “барабан носорога”, – продолжал Карузо, – уложите с ней Соломона! Он и ее, и носорога, и диван продырявит в минуту! Я его знаю. Говорю серьезно. И девочке будет приятно, и денег не надо платить… Две тысячи двести пятьдесят пять долларов! Которых у нас нет…
В микроавтобусе Карузо (когда не было занятий в школе, я иногда сопровождал шофера, помогая найти сложные адреса) я узнал некоторые подробности о личности Соломона Базиашвили, моего двоюродного дяди и ближайшего друга детства папы Авессалома.
Шестидесятитрехлетний Соломон, несмотря на свою хромоту, был в молодости величайшим донжуаном Черноморского побережья. Многие годы он работал лодочником-спасателем на пляже санатория ЦК КПСС. Сюда приезжали большие и маленькие вожди партии, здесь они отдыхали, заводили курортные романы, набирались сил и бодрости. Лодочника Соломона знали четыре поколения высокой номенклатуры эпох Хрущева – Брежнева – Андропова – Горбачева. Особенно хорошо хромого бога любви знали жены, сестры и дочери коммунистических боссов. За Соломоном был грех – любовью он занимался по расчету. Директор санатория, небезызвестный Бари Галустович Галустян, давал ему задание, кого из отдыхающих женщин увозить на лодке в открытое море и там дарить им невиданную любовь. Галустян использовал курортные похождения партийных жен для своих хитроумных интриг. Крушение коммунистической партии потопило огромный корабль номенклатуры и маленькую лодку любви.
…Карузо вновь стал развивать проект лишения девственности Флоры с малыми финансовыми затратами. Я смотрел в окно микроавтобуса на серые небоскребы. На душе скребли кошки. Я попросил Карузо остановиться, сошел и не вернулся к автобусу. Я плакал один в каменном лесу. Почему я так влюбился в эту дуру, в ее шелковую кожу, в голубые бездумные глаза, в идиотскую провинциальную прическу, в постоянно чуть мокрые подмышки, в неизвестную мне промежность, где таится загадочный “барабан носорога”? Хотя нет, именно это место я не любил, я ненавидел свои навязчивые ночные видения, как Иосиф совершает свою сто первую попытку, как покорно лежит под беспомощным импотентом моя любовь.
Я возвращался домой пешком и думал: “Долой всех еврейских родственников! Это бред! Моя мама покупает дуре Флоре подвенечную фату, я мальчик на побегушках у стасорокакилограммового динозавра-импотента! «Дэвид, дорогой, купи мне ‘Алка-зельтцер’». И я, будущий великий писатель Дэвид Бази, сажусь на велосипед и гоню в аптеку. Все, хватит, долой!!!”
Переполненный жаждой битвы, я шел по улице и вдруг увидел такую картину: Иосиф шел по переходу, за ним выстроились в цепочку четыре уличных клоуна, копирующих походку и мрачное выражение лица гиганта. Зрелище было смешным. Иосиф, конечно, не подозревал о хвосте и не понимал, чему смеется толпа. Трагедия Иосифа читалась не столько в его лице, сколько в лицах копировавших и утрировавших его состояние клоунов. В толпе я увидел тощую фигуру Ван Гога. Она бросилась ко мне и смачно поцеловала.
– Послушай, дуралей, я разделась перед тобой, думала, займемся любовью… Хотела удивить тебя. Волосы покрасила в зеленый цвет…
Я посмотрел на Ван Гога. Она была, как всегда, рыжей.
– Писатель, ты совсем не наблюдатель! Волосы не на голове, а… – Ван Гог хлопнула себя по джинсам чуть ниже полурасстегнутой змейки. – Угости меня мороженым.
Хвост за Иосифом сам собой отпал, так как зрители потеряли интерес к гиганту. Я купил мороженое и почему-то рассказал Ван Гогу всё об Иосифе и Флоре. Ван Гог оказалась не в меру начитанной. Стала рассматривать вопрос избавления от девственности в историческом ракурсе.
* * *В древнем Китае монахи блуждали от деревни к деревне и за деньги лишали девиц девственности. Если на свадьбе невеста оказывалась девушкой, в представлении китайцев это большой грех. Возмущенный жених вызывал дежурного монаха, тот делал эту грязную работу и брал двойную плату…
Мы ели мороженое и смеялись. Я представил хромого Соломона, сидящего на осле в кимоно с китайским зонтом… Потом увидел себя на осле в кимоно… Увидел, как Генриетта и Суламифь купают в медном тазу Флору, готовят постель к моему приезду.
Я со значением вынул тетрадь, куда заношу нужные мне фразы, зарисовки, и написал: “Китайский монах держит член в настое ромашки, эвкалипта и лаванды”. Приписал: “Кимоно, осел”.
Ван Гог зашла в магазин “Дизель”, купила какие-то пуговицы и продолжила тему:
– А в древней Индии лишали девственности в храмах. Сохранились храмы с каменными скульптурами. На колени скульптуры сажали девушку, в нее входил каменный член бога, и любая плева – барабан не барабан – разрывалась. Вези свою Флору в Пенджаб, думаю, это не дороже, чем две тысячи двести пятьдесят пять долларов.
