Юрий Герман - Повесть о докторе Николае Евгеньевиче

Местное начальство переглядывалось.

Этот гневный, шагающий по комнате рослый человек, с седеющими уже висками, с лицом русского мужика, с проницательным, умным и открытым взглядом живых светлых глаз, ничем теперь не напоминал того молодого доктора, который, казалось, так недавно, робея, первый раз вошел в кабинет секретаря райкома.

— Вишь ты какой, — сказал секретарь, — вырос, ругатель, на нашу голову. Или, может, мы сами тебя такого вырастили? Как-то быстро большой вырос!

А только что подвергшийся разносу директор цементного завода спросил:

— Послушай, Николай Евгеньевич, почему ты, собственно, не член партии? Я бы тебе рекомендацию дал охотно…

Вспоминая нынче «чудовское чудо», Николай Евгеньевич задумчиво говорил:

— Замечательные люди со мной работали. Знаменский, доктор, погиб геройски на войне; Зейблиц — рентгенолог опытнейший и умница; Ольга Ивановна Кедрова — золотой работник. Да все, все молодцы. Ведь и Агишев мог бы, если бы хотел и верил. А он ни во что никогда не верил. Только ждал, как мы, например, с подсобным хозяйством завалимся. А мы и не завалились…

На войне как на войне

Вот как медицинская сестра Раиса Егоровна Кудрявцева написала мне о первом появлении Слупского в эвакогоспитале 15–38: «…и тут у одного раненого появилось сильное кровотечение. У нас не было достаточно опытного хирурга, чтобы сделать операцию — перевязку левой внутренней подвздошной артерии. Послали за одним профессором, потом за другим, их не нашли. Тогда операцию решил делать сам начальник госпиталя. Я ему подавала инструменты. Но, несмотря на все попытки, не удавалось перевязать артерию и остановить кровотечение. Состояние больного катастрофически ухудшалось. В это время заместитель начальника госпиталя по медчасти доктор Зельманов увидел в окно грузовик, на котором прибыл вновь назначенный главный хирург H. E. Слупский. Зельманов забрал у Николая Евгеньевича вещмешок и шинель и провел нового доктора в перевязочную, где он помыл руки, натянул халат и перчатки и, подойдя к операционному столу, в течение трех минут сделал все что надо: перевязал артерию и сохранил солдатскую жизнь. В эти три минуты мы все поняли: приехал настоящий хирург!»

В далекой, мирной жизни остались и кварцевое облучение, и пляж для рабочих трех заводов, и молодой сад. Там теперь хозяйничали гитлеровцы. Тут, над Псковом, с утра до ночи палило солнце, «фокке-вульфы» и «юнкерсы» непрестанно бомбили город, древний красавец Псков горел. В духоте и зное, в черном стелющемся дыму, в едком запахе тринитротолуола, многими сутками без сна работали хирурги в те трагические дни. Бывали случаи, когда в течение трех суток урвать на сон удавалось не более двух часов. Ложиться Слупский себе не позволял, спал сидя здесь же, в операционной или в перевязочной, или в закуточке под лестницей. Там имелось старое зубоврачебное кресло, «удивительно, представляете ли себе, удобная штука, до войны никак я эти кресла не ценил…» Здесь же будила Слупского сестра, взяв его за руку, как маленького, вела в операционную:

— Да проснитесь же, доктор, вы уже хорошо поспали, у меня все подготовлено, можно начинать.

Тут в огромной мере ежедневно, ежечасно помогала Слупскому чудовская выучка: для «деревенского доктора» в военно-полевой хирургии почти не было неожиданностей. «Деревенский доктор» знал человеческий организм в его удивительной совокупности, он не робел и не пугался того, чего — к сожалению, случалось — и робели и пугались успевшие стать узкими специалистами врачи. Уже тогда Николай Евгеньевич начал настаивать на методе иссечения гранулирующих ран. Этот метод ускоряет заживление с полутора и двух месяцев до десяти дней. В своем закутке при свете свечи, пристроившись в зубоврачебном кресле, Слупский писал об этом методе, как о чрезвычайно важном, в санитарное управление. В это же время Николай Евгеньевич настойчиво и кропотливо работал над проблемой сохранности конечностей.

Лейтенанта Иоселевича ранили в руку. Рука повисла только на пучке сосудов и кожи. В приемном покое Иосилевичу бодро предложили сделать ампутацию. Лейтенант согласился.

— Так дело не пойдет, — сказал Слупский.

Он удалил загрязненные края раны, оставил кость и сохранил руку. Иоселевич выздоровел и сказал Николаю Евгеньевичу:

— Знаете, товарищ военврач, никогда я раньше не думал, что рука — такая нужная в хозяйстве вещь. Молодец вы, честное слово!

«Молодец» в течение всей войны никому ни разу ни одной руки не ампутировал, за исключением случаев отморожения и омертвения, делал только некротомию, то есть удаление мертвых участков.

Позже Николай Евгеньевич стал энергично спасать и нижние конечности за счет резекции костей. В эту же пору Слупский предложил у тяжелых шоковых раненых переливать кровь в шейные вены, так как у этой категории раненых вены «спадаются» и попасть иглой в вену руки практически невозможно. Буквально сотни жизней были спасены Слупским при помощи трупной крови. Манипуляциям этим Николай Евгеньевич обучил многих своих сестер, которые впоследствии получили немало благодарностей от тех ВРАЧЕЙ, которым они передавали то, чему научились от своего «деревенского доктора».

Из Пскова Слупского перевели в Бабаево, в госпиталь, размещенный в школе возле вокзала. Станция Бабаево связывала блокированный, голодный Ленинград «линией жизни» со страной. Бабаевский вокзал фашисты бомбили нещадно, пытаясь во что бы то ни стало перерезать «линию жизни». Псков вспоминался здесь, как курорт.

Однажды в солнечное морозное утро на операционный стол Слупскому положили солдата Воробьева. У солдата было темное лицо, Слупский понял, что это сердечная тампонада, и приступил к операции на сердце. Он убрал сгустки крови, и вот в это самое мгновение возле госпиталя разорвалась бомба. Крупный осколок вонзился в голень хирурга. Понимая, что ранен, Слупский велел наложить себе жгут. Обе ноги его были залиты кровью. Растерявшаяся сестра наложила жгут на здоровую ногу. Сердце Воробьева билось в руках хирурга. Сжав зубы до того, что заломило челюсти, Николай Евгеньевич закончил операцию, зашил рану и, чувствуя, что теряет сознание, сел на пол в перекошенной взрывом операционной. Кряхтя и ругаясь, он сам удалил засевший в голени осколок, выпил поильник воды, велел перенести себя на табуретку и занялся новым транспортом раненых. Фашистский летчик на бреющем полете обстрелял грузовик с эвакуированными из Ленинграда женщинами и детьми. Перед раненым доктором ставили носилки. Он смотрел и говорил, что надо делать. Одного из ребят в этот день, сидя на табуретке, он все-таки прооперировал сам. Где он сейчас, этот Петя Голощекин, родившийся в Костроме в 1933 году и спасенный на станции Бабаево Николаем Евгеньевичем Слупским?