Николай Теренченко - Мы были суворовцами
...Так начиналась наша новая жизнь от подъема и до отбоя. Каждый день, окантованный жесткими рамками воинского распорядка дня и дисциплины, приносил что-то новое, захватывающе интересное, и мы жадно, глазами, ушами, всей душой впитывали каждый день нашего бытия.
Воинская дисциплина ни в коей мере не подавляла в нас все то, что присуще каждому ребенку-неумную тягу к движению, неугомонность, неистощимую любознательность. Стоило офицеру-воспитателю скомандовать: "Рота, вольно, разойтись!" - как только что стоящий по струнке, подтянутый, красивый строй маленьких солдатиков превращался в галдящую, клокочущую ораву сорванцов, с которой наши офицеры и старшины справлялись с трудом.
9. Наш Батя - генерал
В снежную зиму начала 1944 года, когда строевые занятия проходили на училищном дворе и раздавалась команда на перерыв: "Рота, вольно, разойдись!" мы затевали снежные баталии и невольно переключали залпы наших снежков на своих командиров. Однажды, попав в такую ситуацию, наш взводный старший лейтенант Маняк, смеясь сказал нам: "Хлопцы, нехорошо всем нападать на одного, давайте взвод на взвод, только командиров, чур, беречь!" Какая жаркая баталия разгорелась на снежном плацу! Взвод Гаврилова старался напасть на нашего Маняка и свалить его; мы же отчаянно защищали своего командира и от ударов снежков, и от лезущих на нашу стенку гавриловцев. В азарте снежного сражения, забыв про все мы не услышали, как сигнальная труба оповестила о следующем часе занятий.
И вдруг раздалась зычная команда: "Смирно!" О, ужас! Перед нами стоял наш Батя, грозного вида усатый генерал Климентьев! Что там немая сцена из гоголевской комедий "Ревизор"!... Ни в какое сравнение не идет она с тем, что увидел бы посторонний наблюдатель, окажись он рядом с местом снежного побоища! Где кого застала грозная команда, там и приняли мы положение "смирно". Некоторые лежали на снегу, вытянув руки по швам. Запыхавшийся, весь в снегу, потерявший где-то в пылу сражения шапку, подбежал старший лейтенант Гаврилов с рапортом: "Товарищ генерал! Рота младшего подготовительного класса занимается строевой подготовкой!".
"Ну каковы же успехи в вашей, гм-гм-строевой подготовке?" Неловкое молчание. И вдруг генерал спросил: "И вообще, кто кого?" Глаза нашего Бати, озорно сощурившись, посматривали на нас. Мы поняли, что "раздолбона" не будет, стали подниматься с земли, смущенно отряхиваться, поправлять свою одежду.
И вдруг, неожиданно для нас, генерал, улыбаясь в свои буденновские усы, заявил нам:
"А что, мужики, кто собьет с меня папаху снежком, тот будет героем! Ну, кто самый смелый и ловкий?!".
Он стал от нас в некотором отдалении и, заложив руки за спину, стал подбадривать оробевших "мужиков" на геройский поступок. Да-а, заробеть было отчего!
Наконец робость наша прошла, и мы стали по одному подходить к отмеченной черте и, старательно целясь, кидать снежки в генеральскую папаху. И все мимо! Наш генерал стоял, как вкопанный, громко смеялся и называл нас "мазилами". А очередные стрелки, входя в азарт все мазали и мазали. Наконец, генерал скомандовал: "Стоп, пехота! Ну-ка, Гаврилов, теперь становись на мое место ты!".
Он подошел к утоптанному барьеру, снял перчатки, расстегнул генеральскую шинель, крякнул, ловко слепил снежок, прицелился в снисходительно улыбающуюся физиономию нашего взводного и с первого раза угодил снежком точно между глаз Гаврилова! Ликующее "Ура!" прокатилось по всему двору, а наш Батя стоял и заразительно смеялся. Отсмеявшись, он велел нам заниматься дальше и удалился. Такие вот были неуставные взаимоотношения между старшими и младшими, между подчиненными и командирами. Это еще что! Ребята старших рот впоследствии, между прочим, рассказывали, как однажды наш Батя, увидев игравших ребят, настоял на том, чтобы и его приняли в эту игру.
Игра состояла в том, что один из игравших становился по-ребячьи раком, а другой прыгал через него.
Не могу представить себе нашего Батю, солидной комплекции, стоящего в неподобающей генералу позе, а какого-нибудь паренька, вроде Пети Лысова, лихо скачущего через генеральскую спину! Ведь в азарте игры при неудачном прыжке можно было, позабыв о том, что играешь с генералом, дать под генеральский зад такого пенделя, что тот непременно бы зарылся носом в землю.
Таким был наш первый начальник училища, наш дорогой Батя генерал Василий Григорьевич Климентьев.
У него была сабля удивительной красоты, которую он надевал в торжественных случаях. Об этой сабле стоит рассказать подробно, ибо она принадлежала бухарскому эмиру и попала к нашему генералу не случайно.
В гражданскую войну войска Туркестанского фронта под командованием Михаила Васильевича Фрунзе наголову разбили армию бухарского эмира и принудили его к капитуляции. При подписании акта о капитуляции эмир по воинскому обычаю снял с пояса свою саблю и передал ее победителю, то есть Фрунзе. Михаил Васильевич стал разглядывать драгоценное оружие. Ножны сабли были украшены мелкими рубинами, переплетавшимися в сложный арабский рисунок, золотой эфес также был усыпан драгоценными камнями, клинок из дамасского синеватого булата был сработан лучшими мастерами Востока.
Любуясь драгоценным оружием и зная ему цену, Фрунзе вдруг раздумчиво спросил у окружающих его: "А что, товарищи, если мы этот клинок подарим лучшему командиру Туркестанского фронта? Возражений не было, а лучшим командиром фронта оказался молодой взводный, отчаянный рубака, храбрейший воин, будущий генерал Климентьев, наш Батя.
Иногда, по нашим просьбам, он давал возможность посмотреть этот клинок нам, его питомцам, и мы с восхищением любовались удивительной саблей. Этот клинок после кончины генерала Климентьева был передан на хранение в музей Советской Армии родственниками покойного, где клинок экспонируется и поныне.
10. Письма на Родину
...Классные комнаты, где мы проходили школьные азы наук, располагались в том же здании, только двумя этажами ниже. В них стояла бодрая комнатная температура, по помещениям гуляли сквозняки, и нас почти всех одолевали и насморк, и кашель. Учебников в первое время было крайне мало, на 3 - 4 человека один букварь и один задачник. Писали мы свои палочки, крючочки, буквы чаще карандашом на половинках тетрадного листа. А по вечерам усердно занимались 2 - 3 часа самоподготовкой. "Жу-жу", - мирно жужжал класс. Маняк ходил между партами, наклонялся то к одной, то к другой стриженой "пчеле", молча подправлял тот или иной крючочек, букву на тетрадном листе, так же молча брал чьи-либо хрупкие ребячьи плечи и выпрямлял их, чтобы не горбились за партой, правильно сидели при чтении или письме. Раз в десять дней на самоподготовке проходил вечер письма. Офицер-воспитатель раздавал нам по листку бумаги, а чаще всего бланк фронтового письма, представляющий собою лист бумаги, на одной стороне которого была картинка плакатного образца - танк, несущийся на врага, герой-летчик или пехотинец. Вверху справа надпись: "Смерть немецким оккупантам!" - и место для адреса. Внутренняя сторона листа - для короткого письма. Затем лист перегибался и склеивался нанесенным по краю клеем.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});