Леонид Леванович - Рассказы

— Счастливо, тетенька. Доброй ночи!

Если б и она предложила остаться, Юзюня, может быть, и не пошла бы домой такой темнотой и ветровеем.

Юзюня подходила к лесу, когда небо на западе осветилось извилистой лентой молнии. Затем вспыхнула другая молния, еще более мощная и яркая. Юзюню удивило, что туча была вверху, а молнии полосовали ее нижний край. Ветер вроде послабел, будто набирался силы, чтобы принести сюда громадную тучу. В тишине послышались отдаленные раскаты грома.

В лесу было темно. Молнии выхватывали из темноты стволы деревьев, переплетенную толстыми корнями, будто канатами, дорогу. Вот и елина, где стояла палка-кий. Вооружившись ей, Юзюня посмелела. Дорога знакомая до каждой выбоинки. До каждого большого дерева. Вот кривая береза, которую высветила молния. Здесь всегда растут белые и лисички.,

В верхушках деревьев проснулся ветер. Гром послышался ближе. Светлую полосу над головой вдруг разорвала огненная лента молнии, и в тот же миг ляснул перун, линул сильный дождь. Юзюня останавилась, как вкопанная. Она знала, что под высокими древами укрываться в грозу нельзя, присела под густой елочкой, сжалась в комок. Опять сверкнула молния, раздался страшный раскат грома, будто земной шар треснул, как лесной орех. На глазах у Юзюни громадное дерево раскололось вдоль напополпам, одна часть с треском и стоном рухнула вниз, другая, островерхая, будто вонзалась в темное небо. Юзюня в ужасе шептала молитву:

— Божечка, милосердный! Боженька, наивысший! Помоги мне добраться до своей хатины. И сбереги ее от моланки и бури…

Мокрая до нитки, Юзюня ввалилась в свою избу. почувствовала живое тепло печи. Она торопливо переоделась в сухое. Дрожащими руками налила полстакана водки. Зажмурилась и выпила одним духом.

Молнии еще вспыхивали за окном. Но гром уже ворчал глухо, отдаленно. Юзюня залезла на печь. Прижалась к теплой чарени. Хорошо. что рожь убрали. А то ливень обмолотил бы, как цепом. А вот картошка, у кого поздняя, так еще подрастет, думала Юзюня, уже засыпая.

Утром все вокруг было набрякшее, насыщенное влагой. Небо высокое, необыкновенно голубое и чистое. Будто ливень выполоскал его до самого дна. Радость жизни царила в природе. Козы жадно стригли траву.

Свет загорелся после обеда. Следующую серию «Клона» Юзюня смотрела в своей избе.

Поздней осень, после Покрова, шел я по лесу с корзинкой. В довольно редком, просветленом бору издали увидел высокую сутуловатую женщину с большой корзиной. Это была Юзюня. Сошлись. Поздоровались.

У нее была почти полная корзина грибов: светло-желтые курочки, зелено- вато-серые подзеленки. И даже несколько бледно-коричневых боровиков.

— Ого, так еще грибы растут! — удивился я.

— Пусть бы они уже не росли! Устала я собирать. Варить, мариновать. И раздавать уже устала. И сыны уже набралися, и дочери. У сыботу, — именно так — «у сыботу» сказала она, — приехала дочка. Взяла два трех-литровки и говорит: «Мама, не ходи ты уже по грибы». Как же я не пойду, если они растут? Вот скоро морозик выскочит, тогда и закрою сезон.

Юзюня скупо улыбнулась, взглянула на мою полупустую корзину.

— Вы сходите под Залесье. Я там не была. Нарежете полный кошик.

Грибов хватает. Который это час?

— Без пяти три.

— Почикильгаю домой. Скоро мой сериал. Сяду перед телевизором, как пани. Буду смотреть и перебирать грибы. Переживать за людей, которых у кине показывают. Они такие же, как и мы. И беды, и тревоги, и радости — всё одинаковое. Только грибы нашенские у них, видно, не растут.

— Конечно. В Бразилии другой климат. Если у нас зима, то у них лето.

— Вот я и говорю. Лучше, чем у нас нигде нет. Одно плохо: жизнь короткая. Человеческий век, как маков цвет. Только расцвел, глядишь, уже вечер… Но пока живешь, надо варушиться…

Мы простились. Через несколько метров, я оглянулся — Юзюня была уже далековато, шла нахрамывая, вдруг наклонилась: пропустить гриб она не могла. Но тут же выпрямилась, прибавила шаг.

Время подгоняло Юзюню. Ее ждал сериал, который притягивал словно магнит.

А у меня в ушах будто стояли слова: пусть бы грибы уже не росли… Невольно подумалось: Юзюня — заботливая и трудолюбивая, как пчела. Та собирает нектар без передышки, пока не износятся крылья. Тогда она падает на землю и засыпает вечным сном.

2006

Перевод с белорусского автора.

Букет васильков

Ранним июньским утром ехал я в Минск. На заднем сиденье «жигулёнка» тихо голубел большой букет мокрых от росы васильков. В середине его торчали два ржаные колоски, еще пустые, плоские и легкие, потому как рожь совсем недавно отцвела, открасовала, но в них уже видилась будущая сила.

Я люблю ездить в город ранним утром: дорога свободная, машина, будто застоявшийся жеребец, мчит легко. Свежий ветер лащит лицо, пробуждая ото сна. На душе радость и приятные ожидания: приеду рано, много чего успею сделать. Но на этот раз настроение было грустное — ехал на похороны. Мрачные, как дождливые тучи, мысли, теснились в голове. Вспоминались встречи с великим писателем.

А вспоминать было о чем. Судьба подарила мене довольно много встреч, телефонных бесед с Василем Быковым. Однажды был у него в гостях — на улице Танковой в Минске. Как-то посчастливилось сидеть рядом в застольи. Быков и я выступали с прощальным словом над могилой Михася Дубенецкого, директора издательства «Мастацкая літаратура». Особенно почастились наши беседы, когда я редактировал книгу избранных произведений Василя Быкова «Знак беды» в серии «Беларуская проза ХХ стагоддзя».

Ночью спалось в пол-глаза: весть о смерти Василя Быкова сильно взволновала меня. Вспомнилась первая встреча, еще в старом здании Союза писателей на улице Энгельса. Было обычное собрание, я сидел рядом с Павлом Мисько, с ним кога-то вместе работали в «Сельской газете». Потом Павел перешел в еженедельник «Літаратура і мастацтва», куда перетянул и меня. Где я, можно сказать, второй раз родился — взял псевдоним Леванович, начал писать на родном языке. Итак вот, в перерыве того собрания Павел познакомил меня с Василем Быковым. Высокий, подтянутый, с непослушной русой прядью, спадавшей на широкий лоб, Быков крепко и, показалось, искренне пожал мою руку, внимательно посмотрел в лицо, будто старался запомнить. А мне запомнились его синие, как васильки, глаза.

— Читал ваш очерк о картошке. Интересно, проблемно. Картофель — действительно наш второй хлеб.

Потом мы не виделись несколько лет, и встретились в Доме литератора на секции прозы, какую Быков возглавил, когда перебрался на постоянное жительство в Минск из Гродно. Поздоровавшись, я назвал себя.