Евгений Белоусов - Повесть военных лет

Наличие партизан придало нам уверенности в том, что надо бежать. Франция это не Польша, где поляки, враждебно настроены против русских, и не Германия, где любой немец сдаст тебя в полицию. О побеге мечтали давно. И вот снова возник разговор, теперь уже на реальной основе. Переговорив с наиболее активными в вагоне, решили: бежать!

Решили открыть двери вагона. Необходимо было поднять заложку-крюк, на который снаружи была заперта дверь вагона. В Польше и в начале пути по Германии, этот крюк заматывался проволокой. Теперь, во Франции, конвоиры перестали его заматывать, и просто забрасывали сверху. Чтобы открыть дверь вагона, надо было прорезать её рядом с заложкой-крюком в двух местах, а затем выломать доску и, просунув руку в щель, откинуть крюк. В вагоне у нас было несколько перочинных ножей. Резали, в основном днём, при движении поезда. При остановке поезда, на месте разреза вешали шинель. Щепки и стружки тщательно собирали и складывали на нарах в углу, под матрац.

Как я уже упоминал, наш эшелон конвоировали "власовцы". Они не подпускали французов к нашему эшелону. Кричали и по-русски: "не подходи!", "отойди!", и по-немецки: "раус!", "вег!". Но сами, на остановках, подходили к теплушкам, в которых нас везли, и через окно, забитое решёткой, спрашивали: есть ли у нас, у пленных, вещи, которые мы готовы сменять на хлеб. Их интересовала обувь, шинели. Гимнастёрки и шаровары на пленных были в таком виде, что и интересоваться-то ими было неудобно. А обувь и шинели, хоть и были весьма далеки от идеала, но, обычно, ещё имели некоторый "торговый" вес. Этим и пользовались голодные пленные ребята, отдававшие последнее, в надежде получить кусок хлеба. После того, как торг через решётку приводил к согласию, конвоиры откидывали крюк-заложку и, немного отодвинув дверь вагона, рассматривали предлагаемую вещь. Сразу прикидывали, смогут ли они обменять эту вещь у местного населения на самогон. Если убеждались, что вещь того стоит, то давали пленному булку чёрного чёрствого хлеба. Цена была одна - булка чёрного хлеба. Хлеб, надо полагать, был у них в избытке. В избытке за счёт покойников из числа пленных, которых почти ежедневно уносили из эшелона. Если снятая с покойника шинель ни на какой обмен уже не годилась, то её могли вручить и пленному, отдавшему свою шинель за хлеб.

Конвоиры заприметили мои хорошие, почти новые ботинки, и, когда я подходил к приоткрытой двери вагона, настойчиво пытались соблазнить меня булкой хлеба. Я не соглашался и уходил в глубину вагона, чтобы не дразнить конвой. За день перед побегом ребята решили "сдать" конвоирам всё, что можно, с той целью, чтобы те, обменяв наши вещи на самогон, пришли в состояние потери бдительности. Вот тогда и обменял я свои ботинки на хлеб, да и получил ещё пару развалюх-сапог на подмену. Так же поступили ещё несколько человек. В вагоне оказалось несколько булок хлеба. Его мы разделили и припрятали для дороги. А конвоиры, к вечеру, были уже навеселе. Это означало, что ночью они будут дрыхнуть на своих постах. Наш побег будет обнаружен не раньше завтрака, когда эшелон будет уже далеко от места побега.

Мы разбились на группы по 4-5 человек. Договорились, что группы должны продвигаться по территории по отдельности, не объединяясь.

Наступила ночь. Дверь была уже почти прорезана. Несколько усилий и образовались щели. Выломали доску, отбросили крюк и отодвинули дверь. Поезд едва тащился. Немедленно стали прыгать в темноту. Мы своей пятёркой прыгали первыми. Я выпрыгнул третьим. Прокатился по откосу. Поезд медленно простучал на стыках рельс, прошёл мимо. Вот и последний вагон с фонарём. На площадке видно двух конвоиров, они ничего не заметили. По-моему, они спали! Подождал, пока последний вагон скроется. Меня окликнули. Я отозвался.

Нас пять человек: Александр, Виктор, Володя, Юра и я. Все выпрыгнули нормально, все могли идти. И мы пошли в сторону от железной дороги. Лес оказался рядом. В темноте прошли немного по лесу. Неожиданно нащупали лесную дорогу и шли по ней, пока не начало светать. Стали видны отдельные деревья, и мы углубились в лес, шли теперь рядом с дорогой. Всего шли часа четыре. Наконец, вышли на опушку леса, на большую поляну. У просёлочной дороги, на поляне стоял двухэтажный дом и большой каменный сарай. Посовещавшись, мы решили обойти хутор по опушке леса. Не успели мы сделать и десяти шагов, как услышали: "Hande hoh!" (Руки вверх!) Окрик был по-немецки, нас приняли за немцев, так как, на нас было, хоть и поношенное, но немецкое обмундирование. На нас с двух сторон были направлены два автомата. Пришлось поднять руки. Так я попал в плен второй раз.

7. В партизанах

Люди были в гражданской одежде, в беретах, с белыми повязками на правых рукавах. Нас обыскали, показали, что можно опустить руки и повели к строениям. Оказалось, что в этом хуторе располагался большой партизанский отряд французов. Мы попались их охране. Быстро разнеслась весть об этом. Сбежались удивлённые французы. Мы выглядели, наверное, весьма оригинально: ободранные, истощённые, грязные, вшивые, испуганные, не знающие никакого языка, кроме русского. Всех интересовало: кто мы, откуда, как оказались здесь, куда шли? Узнав, что мы русские, нашли одного француза, который, с очень большим трудом, едва-едва изъяснялся по-русски. Объяснялись мы с ним больше руками, вставляя то русские, то немецкие слова. Рассказали кто мы и откуда. Нас привели в дом, дали по стакану столового вина, накормили. Переодели в гражданскую одежду.

Вечером приехали на машине два мальчика. Старшему было лет двенадцать, а младшему - лет шесть. Они были родные братья из семьи русских эмигрантов. Они жили при партизанском отряде. Их отца и мать расстреляли немцы за связь с партизанским отрядом. Старший свободно говорил по-русски и по-французски, так как, учился во французской школе. Младший говорил только по-французски, но хорошо понимал русскую речь. Старший, его звали Жорж, стал нашим постоянным переводчиком в отряде. Это был светловолосый худенький мальчик с печальными серыми глазами. Он почти никогда не смеялся, так, наверно, сильно подействовала на него недавняя смерть отца и матери. Он как-то сразу привязался к нам и не отходил от нас ни на шаг, мы и спали вместе. Может быть, чувствовал он в нас что-то родное, что напоминало ему отца и мать, родную речь. Младший брат, в противоположность Жоржу, был смуглым, с тёмными волосами, подвижный. Мы никогда не пытались расспрашивать, как погибли их родители, не хотели тревожить воспоминаниями о трагедии.

В партизанском отряде, в который мы попали, было 200-250 человек. Он назывался "отряд капитана Макса" (groupe Max),был сформирован из жителей департамента Верхняя Марна (Houte Marne) и проводил рейды только в своём департаменте. Командовал отрядом Поль Картюрон. "Капитан Макс" - его партизанская кличка. Отряд был очень хорошо вооружён. Оружие у них было английское. У каждого автомат с рожковым магазином, несколько гранат, у каждого пятого - ручной пулемёт. При отряде был английский офицер, владеющий французским языком. Он был одет в английскую военную, офицерскую форму, на рукаве, в районе плеча, нашивка "Англия-Франция". В отряде имелась радиостанция, и англичанин держал связь с Лондоном. Через него шло снабжение отряда оружием и боеприпасами, которые, на парашютах, сбрасывали английские самолёты в заранее обусловленное место и время. Грузовые парашюты были изготовлены из цветного шелка, и каждый партизан носил на шее цветной шелковый шарфик. У меня был голубой платок, а на голове - большой зелёный берет. Каждый в отряде носил на правой руке повязку. Повязка изготавливалась из белого материала, на котором, по центру, был изображён прямой крест, справа и слева от креста цвета французского государственного флага: синий, белый, красный, а внизу надпись: "FFI Haute Marne", что в переводе движение сопротивления департамента От Марн. Если партизан с такой повязкой попадал в руки немцев, то его расстреливали. Но и партизаны не брали немцев в плен.