Василий Савин - Минёры не ошибаются

И еще раз помянул «доннер-веттер», увидев яичко- горизонтальку, скатившуюся к соседней черте вплот­ную. Или, наоборот, ухмыльнулся, догадкой своей до­вольный, если и не было этой горизонтальки на карте, наспех топографами уточненной на чужой местности в ходе боев.

Есть такой способ стрельбы у артиллеристов. Доступ­ный лишь асам — лучшим из командиров даже и кор­пусных батарей. Раньше я про лягух рассказал — вроде того и здесь. Разница в том, что не легонькая лягуха, а чушка в полцентнера рвется над головами с немысли­мым треском, в чем и моральный еще эффект.

Стрельба на рикошетах. Взрыватель ставят замед­ленный и траекторию выбирают настильную — угол встречи с землей небольшой. Снаряд в грунт уходит неглубоко и, просверлив в нем дугу, как крот, вновь вырывается в воздух. Физику помните? Масса земная выталкивает его. Тогда и взрыватель срабатывает, на высоте метров двух — пяти.

Смысл? Больше осколков убойных. На грунте до трети их в землю уходит, даже и при крутой траекто­рии, выгодной для обычной стрельбы.

Ну а об остальном вы и сами, наверно, уж догада­лись. Конечно бы, интересно еще установку взрывателя для подтвержденья проверить. Но, повторяю, без на­добности нельзя. Надобности же особой нету. Посколь­ку не так и важно, «обера» склон подвел или и не было «обера» вовсе в природе, а тот из запаса бухгалтер, не мудрствуя с разными там углами, пальнул на полном заряде, так что снаряд лег на склон плашмя и даже при установке взрывателя на «осколочный» в воздух обрат­но взвился, визжа.

Факт, что срикошетировал. Оттого и в сторонку гля­дит, как замечено было. Явление деривации вам из­вестно? От вращения отклоняется вправо в полете сна­ряд. Ну а тем более, если земли коснется. Под углом вбок взмывает, как бы закручиваясь дугой.

Наш именно только коснулся. Центрующим утол­щением по окаменевшей глине черкнул. И прыгнул сюда, в осоку. Улегся на долгие годы в ней.

Вот это с порядочной вероятностью можно принять за факты.

А вывод?

А что не все он свое получил. Хоть и по воздуху прилетел и расписку нам в том представил.

Второго удара не получил. И не взорвался — впол­не законно. Остался ударник в нем на «зарубке» сто­ять.

Ну так, выходит, не так сейчас и опасен?

Вот в «сейчас» все и дело. Был бы не так. Но год-то сейчас какой? И не на складе он пролежал это время — под снегом, под проливными дождями. В половодье — и вовсе на дне озерка. Физику с вами вкратце мы повторили? Химии очередь подошла. Будь он и вовсе теперь без взрывателя, все равно от малейшей причи­ны рвануть бы мог. Как бы еще не скорее, пожалуй. Доступ влаге в него сквозь отверстие был бы открыт. А значит, коррозия больше. Окислы же металла, всту­пая с тротилом в реакцию, образуют так называемые пикраты — вещества, по чувствительности не усту­пающие гремучей ртути.

Так для чего и все рассуждения наши тогда?

В самом деле, вопрос резонный. Но, во-первых, дру­гой мог быть вывод. Во-вторых, и этот важность бы представлял, если работать пришлось бы в другом-то месте. А в-третьих...

Да просто с учебной целью. Способность к минерскому образу мысли в себе развить. Не только для нашей профессии это необходимо — свой способ мыс­лить; не говоря уж для следователя, что из кино всем известно, но и для инженера, учителя, для врача. К врачу-то, пожалуй, минер в этом смысле всего и ближе. К хирургу, к примеру. Так же все признаки должен учесть, поставить диагноз, выбрать способ, как опера­цию произвести. И степень риска, и то же чувство в решающую минуту: собственной жизни бы не пожалел, лишь бы беду отвести чужую...

Один я был, на все поле один. За все утро не то чтобы встретить кого, но и вдали ни живой души не приметил. Кроме ребят моих — трое их было, — то один, то другой возникал на минуту на фоне неба и, помая­чив, точно неторопливый косец, вновь скрывался в лощинке. Но у них у каждого свой участок, за пределы которого без сигнала — ни-ни. Зной, что ли, голову задурил или марево это — беспрестанно струящийся перед глазами пунктир, точно электроток на учебной схеме, — только и вылезти наверх, как следует оглядеть­ся в мысль не пришло. Отсюда и Машка... Теперь-то все видится чуть не забавным, а в тот момент... Ладно, свойство волос у меня такое, что не седеют, а то бы и не узнала, когда бы домой возвратился, жена.

В чистом поле, сапер как сапер и предмет как пред­мет — задачка для пятого класса. Четырехсотграммо­вая шашка — вот она, вынул из вещмешка, дырка зара­нее высверлена для запала, запал со шнуром в одну трубку соединены. Выбрал недлинную, что зря жечь, до бугорка того с плешками шагом — минута.

Вставил запал в отверстие, шашку пристроил под бок снаряду, взял свободный конец шнура в руку, ото­шел шагов пять, поджег. Пошагал вверх по склону, чувствуя по привычке спиною, как он бежит, огонек там в осоке, искря и шипя. Обернулся — уже дна оврага не видно. Стоя не видно, а ляжешь — запас еще будет: на высоту травяного покрова, слой рыхлого грунта, что может прорезаться крупным осколком. Метрах в трех впереди прочертился мой «горизонт» — линия видимо­сти противоположного склона. Лежи, наблюдай, как турист. Через минуту толкнется слегка земной шар под тобою, молния слепо блеснет, осоку рванет ураганом на склоне, встанет куст, обесцвеченный, мертвый, будто с иной планеты сюда занесен. Затем в уши разряд гро­зовой надавит...

Помню, еще пожалел благодати: рухнет, расколет­ся тишь, как хрустальная люстра, воздух отравится вонью тротила, и онемеют, оглохнув, кузнечики и сверчки...

Никогда прежде уши не затыкал, даже бомбы когда подрывали, а тут — о кузнечиках, что ли, об этих по­думав — сам пальцами потянулся к вискам. Как еще не успел, судьба-то! В тот же миг близкий крик услы­шал...

Сразу весь мокрый стал. Почудилось? По ветру до­несло? Ничего не успел подумать. Очнулся — уже бегу. Выскочил к краю оврага — коза! С обрывком верев­ки, несется к снаряду. А следом — мальчонка...

Вот тут и поставил я свой рекорд. Гигантскими-то ша­гами. Подбежал, схватил хвостик запальной трубки — уж руку жжет. Тут же бы через себя перекинуть, а я шашку стряхиваю с нее — туго запал загнал в дырку. Стряхнул, бросил вверх его над собой — вот тогда и дала козла Машка...

А я обессилел. Опустился в осоку, дышу. Улыбаюсь, должно быть, счастливо. Поскольку и он, мальчишка, белый весь с перепугу, тоже стал рот кривить. Не зна­ет — смеяться, плакать? Притянул я к себе его за ру­башонку, обнял за плечи — косточки тоненькие, серд­чишко колотится, что воробей.

— Как зовут-то тебя? — спрашиваю.

— Василием,— говорит.

— Ну вот, и меня, брат, Василием. Вот опоздай я сейчас на шаг, и на два Василия стало бы меньше на свете.