Юрий Сушко - Юрий Михайлович Сушко Я убил Степана Бандеру

— Заткнись! — рявкнул в ответ Дмитро. — Ходу!

Но тут из окон соседнего дома, где тоже засели полицаи, раздался новый залп. Стоявший на стрёме двадцатидвухлетний Владимир Старик был убит наповал, Юрко Березинский тяжело ранен.

— Давай на станцию, — сориентировался Дмитро.

Краем глаза он видел катавшегося по земле Березинского, к которому уже подбегали полицейские. Раненый сунул обрез в рот и спустил курок. Как учили…

Налётчики сломя голову, петляя между домами, помчались к железнодорожной станции Навария Глинная. Уже был виден пыхтящий паровоз, готовый к отправке. «Прибавь ходу!» — на бегу подгонял друга Билас. Им казалось: спасение совсем близко — протяни руку, покрепче ухватись за скользкий поручень трогавшегося состава — и поминай как звали…

— А ну-ка, стоять, хлопчики! Куды ж вы несётесь?! Стоять! — прогремел зычный голос. «Полициянты!» На пути беглецов выросла пара вооружённых людей в фуражках и при погонах. — Документы! — громыхнула новая команда.

В этот момент старый паровозик оглушительно, по-хулигански свистнул, вздохнул-выдохнул белым паром и медленно тронулся. Билас в отчаянии глянул на товарища. Данилишин кивнул, полез в карман вроде бы за припрятанным билетом или паспортом. Выхватил револьвер и быстро разрядил обойму в полицейских. Один из служивых упал на месте, второй схватился за плечо, выронил винтовку и тонко закричал:

— Пощадите, сынки!

Разбираться с ним было некогда, секунды таяли.

— Вперёд! — взял на себя команду Данилишин.

Парни из последних сил помчались дальше, в сторону от этой проклятущей станции, орущих людей и, миновав огороды, выскочили на просёлочную дорогу. Легкие разрывались, ноги уже становились ватными. Хотелось рухнуть на стылую землю и забыть весь этот кошмар! Господи, пронеси, спаси и помоги! Ничего этого не было! Ни почты, ни стрельбы, ни погони, ни полицаев! Нет!

Бежать дальше уже не было сил.

Кое-как они доплелись до какого-то лесочка и укрылись под первым же кустом. Низко висело небо в тёмносерых клочковатых тучах. Тихо. Ни птичьего крика, ни человечьего голоса, ни посвиста «загонщиков», ни топота копыт, ни лая собак. Только деревья шумели где-то там, в вышине… Так спокойно. Измученные хлопцы ненадолго забылись на мёрзлой земле.

Хвойный лесок ещё тонул в густых предрассветных сумерках, когда Дмитро растолкал скукожившегося приятеля:

— Василь, вставай, хватит отлёживаться. Тут где-то недалеко село вроде должно быть. Розвадив, кажется… Проберёмся туда тихонько, неужто ни в одной хате схрон какой-нибудь не найдём? Мир не без добрых людей… Пойдём, друже, некогда, надо скорей ховаться…

Только в селе беглецов уже ждали «добрые люди».

До смерти напуганный местный священник отец Киндий потом, уже в зале суда, рассказывал:

«Первого декабря, где-то часов в одиннадцать, я увидел, как множество людей, кто в одних сорочках, кто тепло одетый, бежали полем по направлению к лесу. Заинтригованный, я двинулся за ними и услышал крики: „Разбойники! Держи!” Сначала я подумал, что загоняют дикого зверя, которого в этой стороне немало водится. Но через какое-то время услышал крики: „Бей! Стреляй!” На околице услышал выстрелы. Затем раздались голоса: „У них уже нет патронов, но всё равно давай осторожно!” От волнения я не мог бежать, приотстал. С пригорка увидел лежащего человека… Его топтали люди. Я подбежал и стал просить, чтобы его не били. На расстоянии каких-то тридцати шагов я увидел другого, который тоже лежал на земле. И его тоже били. Я не знал, кого спасать. Слышались голоса, что их суд освободит, а они потом спалят село, а потому их нужно убить. Я, как священник, не мог этого допустить. Попробовал отобрать у людей колья, но люди были возбуждены так, что готовы были и на меня наброситься. Наконец один из лежавших пришёл в себя и поднялся. Это был молодой высокий мужчина. Я закричал, чтобы и второго прекратили бить. Спустя какое-то время встал и второй. Оба они были избиты, по лицу каждого сочилась кровь. Они прижимались друг к другу, а толпа их окружала.

И произошло то, чего я ещё никогда в жизни не видел: один взял другого за руку. Они стояли на пригорке, возвышаясь над людскими головами. Тогда тот, более рослый, произнёс: „Мы являемся членами украинской организации. Мы погибаем за Украину. Если вы будете так воевать, то и Украины никогда не будете иметь”. Так как они стояли рядом со мной, я услышал, как один другому прошептал: „Теперь поцелуемся на прощание!” Они расцеловались.

Я умею держать себя в руках. Но та минута, когда вокруг стояли люди с кольями, а эти — на холме, напомнила мне, что так, наверное, было и тогда, когда на Голгофе распинали Христа. Люди наклонили головы и не знали, что делать. А тем временем подоспела полиция и их забрала…»

Скорый суд над боевиками состоялся во Львове в конце декабря. Данилишина и Бил аса приговорили к смертной казни. Такой же приговор был вынесен ещё одному уцелевшему участнику «экса» — Маркияну Жураковскому, но президент Польши великодушно заменил ему высшую меру пятнадцатилетним тюремным заключением. Судьба прочих участников группы осталась неизвестной.

На следующий день после вынесения приговора, в 6 часов 30 минут утра, Дмитро и Василь были повешены во дворе печально знаменитой львовской тюрьмы Бригидки. Присутствующие на казни адвокаты потом рассказывали, что последними словами Данилишина, всходившего на эшафот, были: «Мне очень жаль, что я не смогу ещё раз умереть за Украину!» Василь Билас успел лишь выкрикнуть: «Да здравствует Укр…»

В этот день во всех львовских церквях, во многих галичанских селах печально звенели церковные колокола, повсюду шли поминальные службы. Полиция не вмешивалась, опасаясь стихийных бунтов угрюмых мужиков и гнева совсем уж непредсказуемых баб. Ну их к бесу, это же «вуйки[2] клятые», от них всего можно ожидать.

Автором идеи превращения бездарно провалившейся акции в высокую общенациональную трагедию и канонизацию невинно убиенных был Степан Бандера. Именно по его инициативе имена казнённых стали упоминаться в молитве националиста «Украина, мать героев». Парня с мозгами приметил и взял себе на заметку недосягаемый оуновский лидер Коновалец.

Многие увидели, что с приближением Бандеры к руководству Провода публичные акции стали масштабнее, разнообразнее и привлекательнее. Он уже не ограничивал свою деятельность только контролем за распространением пропагандистской литературы. Степан увлечённо копался в архивах, изучал исторические документы, не давая покоя своим товарищам: «Нам нужно то, что может тронуть души. Чтобы колокольный звон по Дмитру и Биласу был услышан всеми, верно? Чем можно ещё увлечь народ? Думайте, хлопцы, думайте, думайте! Нельзя стоять на месте!»