Михаил Бабушкин - Записки летчика М.С.Бабушкина. 1893-1938

Мне предстояла встреча с очень интересными людьми. Промышленники, живущие на беломорском побережье, зимою на тяжелых лодках или парусниках плавают месяцами в движущемся льду, ежечасно подвергаясь опасностям и рискуя погибнуть под напором стихии.

Тяжелый труд, сопряженный с опасностью для жизни, оторванность от культурных центров, безнаказанная эксплоатация бедноты – все это создавало в течение многих лет благоприятную почву для роста всевозможных религиозных сект и суеверий. Воспитанные на сказках, баснях и бесчисленных приметах, промышленники верили в «счастливые» и «несчастливые» дни, считались с предсказаниями полупомешанных старух, слывших «прозорливыми». Радовались, когда те сулили им удачу в промысле, и мрачнели, когда они грозили бедствиями.

Вот в такой обстановке жил народ на берегу горла Белого моря, слабый духовно, но сильный телесно. Суровая природа и тяжелый труд производили как бы «естественный отбор»: в борьбе за существование слабые вымирали и только сильные выживали. Вот почему помор поражал своей силой, выдержкой, здоровьем. Таков был народ, которому я нес на стальных крыльях самолета новую, социалистическую культуру.

– Предупреждаю, – сказал Еремеев, – что большинство капитанов абсолютно не верят в целесообразность воздушной разведки. Многие из них считают, что сверху невозможно разглядеть залежку тюленя, точно определить его местонахождение. Они говорят, что если даже пилот и найдет зверя, то шум мотора наверняка распугает стадо… Вам, Михаил Сергеевич, предстоит опровергнуть это ошибочное мнение. Покажите нашим зверобоям всю пользу применения самолета на промыслах. Мы постараемся всячески вам помогать.

Пассажир летчика Томашевского

Три дня я прожил в Архангельске. Погода стояла скверная. Снегопад перемежался с туманами. Скорее бы на промысел!

Помню, проснулся рано. Смотрю на небо – у нас, пилотов, это профессиональная привычка: как проснешься, первым делом поглядеть, какая погода. Небо яркоголубое. На востоке золотятся солнечные лучи. Штиль. Ветра нет. Я заключаю это по тому, что дым из труб поднимается кверху столбом.

Быстро одеваюсь, на скорую руку завтракаю и спешу в Совторгфлот. Через два часа над городом появляется самолет. Это – Томашевский. Я встречаю его на аэродроме. Мой товарищ вылезает из машины. У меня десятки вопросов.

Поехали в гостиницу. За чаем Томашевский рассказал любопытную историю:

– Летал я на остров Моржовец не один. Вместе со мной отправился представитель Совторгфлота. Он хотел познакомиться с промыслами. Перед полетом мы позавтракали. Я ознакомил своего пассажира с маршрутом. Он все уговаривал меня разрешить ему сидеть рядом со мной – на месте бортмеханика. «Не могу, – говорит, – лететь в кабине, все впечатление портится: как будто в закрытом товарном вагоне».

Я согласился, посадил пассажира рядом с собой, но сказал ему в назидание: «Сиди смирно, на педали не становись и за штурвал не хватайся, а то гроб нам с тобой будет».

Он закивал головой. Сидит – не шелохнется. В руках крепко держит портфель. Предложил я ему убрать портфель в кабину, но он стал доказывать, что этот маленький предмет не помешает.

Я вырулил на старт и взлетел. Погода чудная – ясное небо, попутный ветерок. Набрал высоту 1 500 метров. Внизу сплошной лес, изредка только попадаются маленькие полянки. С левой стороны море с пловучими льдинами. Мой пассажир наслаждается прекрасными видами. Прошел час. Вдруг, чувствую, он наклоняется ко мне: «Холодно… Но у меня есть кое-что для обогревания».

Открывает свой заветный портфель, вынимает сверток, а в нем бутылка коньяку. Приложился он к горлышку и так не отрывался, пока больше половины не высосал. Минут через двадцать моего пассажира развезло – орет во всю глотку: «Пусти прочь, я сам буду править…» Вырывает из рук штурвал, хочет сесть на мое место. Вижу – дело плохо. «Давайте сюда шарф!» крикнул я бортмеханикам, сидевшим в кабине. Они быстро сообразили, в чем дело, и передали мне шарф. Я накинул шарф пассажиру на шею, а бортмеханики втащили его в кабину. Только тут он успокоился. Вскоре я сделал посадку.

На другой день мы вылетели на первую разведку. Теперь уже я, наученный опытом, усадил своего пассажира в кабину. Да и у него, видимо, пропала охота «обогреваться» прежним способом. Разведка получилась удачная: зверя нашли. Но скажу тебе: летать над морем – штука безотрадная. Как подумаешь, что машина сухопутная и мотор может сдать, становится не по себе. Правда, море почти целиком покрыто льдом, но он весь измельченный, искрошенный. Вряд ли возможна вынужденная посадка на такой лед… Пожалуй, и костей не соберешь.

– Нет, летать над морем хорошо летом и на гидроплане! – закончил Томашевский свой рассказ.

Хотя я и не из трусливых, все же беседа с товарищем оставила у меня неприятный осадок. О «пассажире с коньяком» я не беспокоился – таких у меня не будет. А вот льды, сознаюсь, смущали меня. Но любовь к природе, стремление увидеть новые края и изучить своеобразный зверобойный промысел быстро побороли это смущение, и мне еще сильнее захотелось полететь туда, где ходят во льдах корабли и люди среди свирепых штормов, густых туманов и суровых льдов ведут свой опасный промысел, добывая, подобно отцам и дедам, драгоценного морского зверя.

Вечером я пошел пройтись, посмотреть старый северный город, от которого еще веяло былью времен Петра Первого и Ломоносова. Шел по набережной и смотрел на Северную Двину. Она тихо спала под снежным покровом, скованная льдом. Около пристаней стоял лес из пароходных мачт, кое-где из труб вился слабый дымок. Казалось, все уснуло…

Через два дня рано утром, чуть занялась заря, я покинул Архангельск и направился к горлу Белого моря, в село Койду. Летел я на самолете «Ю-13».

«Сатана»

Стоял морозный февраль. Как всегда в это время года, сотни тысяч голов гренландского тюленя залегли на льдинах в горле Белого моря.

От архангельских старожилов я узнал, что жители села Койды занимаются исключительно охотой на гренландского тюленя и ловлей трески. Значительную часть своей жизни они проводят на льдах, в море, в том самом горле Белого моря, которое сурово, коварно и отличается на редкость изменчивыми течениями. Другого промысла здесь не было. Заниматься крестьянством нельзя: кругом унылая тундра.

Мой прилет в Койду можно было сравнить с разрывом бомбы в уснувшем лагере. В глухом беломорском селе меня не ждали. Никто и не думал, что когда-нибудь сюда прилетит самолет. У поморов имелось смутное представление о самолетах; оно сложилось из рассказов солдат, побывавших на фронте. Эти рассказы о диковинном летающем аппарате охотники слушали с хитрым молчанием, как подростки – детскую сказку…