Жорж Сименон - Когда я был старым

Однако я обнаружил, что, так же как это происходит в «Поезде», д'Астье встретил крах Франции со своеобразным облегчением. Точно избавившись от тяжкого гнета жизни, к которой он утратил всякий вкус, он вдруг обнаружил новую реальность — и для себя, и для всего, что происходило вокруг.

Как и герой моего «Поезда», наверно как и все, он чувствует биение пульса окружающей жизни тем острее, чем труднее или трагичнее переживаемый момент.

Из этой очень простой и довольно банальной мысли родилась, так сказать, атмосфера моего романа.

Мне очень понравилась книга. Непременно повидаю д'Астье, который тоже выразил желание встретиться со мной. Мы на многое глядим одинаково. И у нас была одинаковая реакция, когда после окончания войны мы обнаружили, что наша надежда, наша уверенность в том, что все переменится, не оправдалась и мир вновь погрузился в привычный эгоизм.

Прочитав эту книгу, я лишний раз убедился, как опасно романисту читать. Прочти я ее полгода назад, я бы, пожалуй, не написал «Поезда» или написал бы его совсем иначе, из опасений идти по проторенным тропам.

Книги, правда, совсем разные: в одной говорится о человеке заурядном, посредственном, с которым почти ничего не происходит и который просто плывет по течению, а в другой — о человеке действия, одном из организаторов движения Сопротивления.

Самое любопытное, что в конечном счете они недалеко отстоят друг от друга.

3 июля

Вчера умер Хемингуэй. По-моему, он был болен и решил покончить с собой. Я потрясен. Я никогда с ним не встречался. И довольно мало его читал. Но тем не менее я чувствую, что он принадлежит к числу тех, с кем меня связывают какие-то узы.

У меня есть от него один любопытный сувенир. Когда я поселился в Лейквилле, мой адвокат был и душеприказчиком первой или второй жены Хемингуэя. Он дал мне один из моих романов, датированный 1934 годом. На первой странице Хемингуэй расписался и написал свой адрес. В это же время и я познакомился с его творчеством.

Тот же день, 3 часа

Среди глупостей, которые пишут в газетах по поводу самоубийства (вероятного) Хемингуэя, меня поражает одна деталь. Почти все считают, что такой конец был неизбежен. При его темпераменте, Хемингуэй, видимо, именно так должен был отреагировать на угрозу медленного умирания, прогрессирующего творческого бесплодия.

Но вот меньше года тому назад умер другой писатель — Блез Сандрар, характер и жизнь которого довольно схожи с характером и жизнью Хемингуэя. Сандрар тоже немало поколесил по свету в поисках приключений, воспевал в своих романах грубые радости и благородство бесстрашного мужчины.

Тем не менее он выбрал другое решение. Он не только не покончил с собой — он прожил многие годы, больной, парализованный, ожесточенно борясь с болезнью, и, говорят (?), отказывался от всех лекарств, которые могли бы утишить его страдания, с тем чтобы до конца иметь ясную голову. Я верю, что это так. Это очень на него похоже, потому что его — его я хорошо знал.

Сегодня я много думаю об этих двух людях, проживших одинаковую жизнь и по-разному кончивших ее.

Это задача для психологов. Данный человек, с данным характером, в данных обстоятельствах не всегда действует согласно какой-то определенной логике.

Иначе существовала бы логика Хемингуэя и логика Сандрара, применимая к обоим случаям.

И никто не мог бы сказать, какое из двух решений более оправданно...

Воскресенье, после полудня, 24 сентября, 1961 г.

Через несколько месяцев мне исполнится пятьдесят девять, почти шестьдесят. Я чувствую себя в отличной форме, физически — с тех пор, как снова стал играть в гольф, — и интеллектуально, если в этом плане я вообще когда-либо был в форме (?).

Мегрэ объявил, что через три года выходит в отставку — ему пятьдесят два года, а комиссар полиции автоматически выходит в отставку в пятьдесят пять лет, — вот и у меня тоже возникает желание выйти в отставку.

Конечно, речь идет не о том, чтобы бросить работать, бросить писать. Ведь пишу я уже больше сорока лет. Вначале, когда я строчил романы на потребу публике, мне приходилось делать по 80 страниц в день. Позже я писал и следуя призванию профессионала, и из любви к творчеству. А потом, в общем-то, — для себя, потому что уже не мог не писать. Об этом я не раз говорил.

Естественно, всей работой управляет Д., но дело это все равно давит на нашу жизнь, на наше времяпрепровождение, на наши выезды, приезды и т.д. Я частенько говорю себе, что уже достиг того возраста, когда хорошо поработавший человек имеет, наконец, право пожить для себя, по собственному вкусу и разумению...

И тогда у меня действительно возникает более или менее оформленное желание отойти от всех дел. Мне хотелось бы, например, жить у себя в деревне, разводить яблони, сливы, подрезать кустарник, держать кур и т.д. Когда-то у меня все это было. Не довольно скоро надоело. Вполне возможно, что и на этот раз мне все это скоро надоест... Мне бы хотелось... хотелось бы бежать от предприятия, именуемого «Сименон», от почты, от всей этой эксплуатации моего труда. И я не могу.

Мы много поработали. Сначала я, потом моя жена — особенно она, — чтобы избежать эксплуатации автора бандой издателей. И результат: все решается здесь — переводы, передачи по радио, фильмы, репортажи в журналах, телевидение... Без конца нужно отвечать на письма... И нигде в другом месте этого делать нельзя. Это означало бы сдаться в той борьбе, которую мы выиграли, так как единственный выход из положения — либо нанять какого-то агента, который все испортит, либо передать авторские права издателям...

Я пытаюсь проанализировать свою мысль и обнаруживаю, что она раздваивается: то, что я сказал, — абсолютно верно. Но, пожалуй, не в этом главная проблема. Когда я говорю — улыбаясь, не волнуйтесь, дети мои, — что хочу отойти от дел, я ведь думаю и о другом аспекте моей профессиональной жизни. Откровенно говоря, я не только писатель — пожалуй, не столько писатель, сколько своего рода «звезда».

В журналах и газетах говорится прежде всего об этой «звезде», а вовсе не о содержании моих книг. Если бы я не написал около двухсот произведений, если бы не было этого спортивного рекорда, я наверняка остался бы в тени.

Мне это надоело? Конечно, в какой-то мере, как и писать в определенном, навязанном мне ритме, который, однако, стал уже моим ритмом.

Мне хотелось бы жить в скромном доме и, поработав в саду, написать от руки несколько страничек, не думая о том, станет это романом или нет.

А вернее, вот уже много лет, как мне хотелось бы написать этакий длинный роман без конца и начала... Но я никогда его не напишу...