Юрий Аракчеев - В поисках апполона.

Да, все было ясно. «Если здесь так, то на перевале еще хуже», — сказал Игорь.

Наш «уазик» ушел, но, к счастью, была еще одна машина, полуторка, которая как раз собиралась ехать в город. К этому времени мы пропутешествовали уже часа полтора и отправлялись в обратный путь в четыре часа пополудни. Машина была полуразвалившаяся, она еле-еле тащилась вниз на тормозах, борта громыхали, кабина скрипела, внизу под капотом что-то отчаянно скрежетало. Да и дорога была плохая. Оставалось загадкой, как эта развалюха вообще сюда забралась.

Наконец дорога стала лучше, мы поехали чуть быстрее и, спустившись в ущелье Варзоба, как-то сразу окунулись в тепло. Конечно, мне было грустно, но Игорь, наоборот, повеселел, как только мы забрались в полуторку. Когда он ходил со мной по окрестностям стационара, у него был такой унылый вид, что мне трудно было отделаться от чувства вины за свою настойчивость. Теперь же его лицо выражало оптимизм.

— У нас, конечно, не такие большие горы, но кое-какие есть. Аполлонов не встретите, но, может быть, удастся глауконому снять, — бодро сказал он. Я, к своему стыду, не знал, что это такое — глауконома, и спросил.

— Понтия глауконома, из семейства белянок, редчайшая бабочка. Ее в Советском Союзе никто почти не ловил и уж тем более не фотографировал.

Несмотря на то что мне окончательно пришлось смириться с мыслью, что опять опоздал — опять не сниму Аполлона, а вина на этот раз только моя, и ничья другая, — я почему-то тоже повеселел. Не только в самом Аполлоне дело в конце-то концов! Максимов же мне нравился все больше и больше.

Полуторка тащилась медленно, и Игорь уже подгонял шофера: нам нужно было еще взять мои вещи в гостинице, а потом успеть на последний автобус. Прямой рейс до Калининабада должен быть в половине седьмого, на него мы скорее всего опаздывали, но нам нужно тогда добраться хотя бы до Курган-Тюбе, а там близко.

Шофер-таджик довез нас до самой гостиницы. Мы с Игорем бегом кинулись собираться, я кое-как побросал вещи в рюкзак, гостиницу оплатил на всякий случай до завтра, сказав администратору, что, если не вернусь до двенадцати ночи, можно сдавать номер. Поймали машину до автовокзала, а там… большая толпа таджиков в национальных пестрых одеждах — едут на рамадан. Что делать? Долгие переговоры с диспетчером, и в восемь вечера мы наконец сели в автобус, а без чего-то десять были в Курган-Тюбе. Нам повезло: оказалось, еще пойдет последний автобус до Калининабада. Дождались его и в половине одиннадцатого были у Игоря дома.

Вот так и произошло в очередной раз. Ехал за Аполлоном, но не встретил его — опять опоздал! — и очутился совсем не там, куда направлялся. Мечта часто поступает с нами именно так: поманит издалека, а стоит приблизиться, как она тотчас улетает в романтическую призрачную даль и вновь сверкает далекой звездой, вновь зовет…

И зачастую виноватыми в этом бываем мы сами! Впрочем, может быть, это и хорошо? Разве лучше, если бы, едва загоревшись, я тотчас своего Аполлона нашел?

Итак, впервые в жизни я был в гостях у коллекционера бабочек, который работал строителем. Что же я увидел?

Квартира Игоря Максимова располагалась на третьем этаже обыкновенного серийного дома. В квартире были две комнаты, кухня и довольно просторная лоджия, похожая на веранду. В сущности это жилище не выделялось ничем особенным, если не считать нескольких плоских застекленных коробок, которые висели на стене в одной из комнат. В коробках были наколоты расправленные бабочки и жуки.

Но эти небольшие коробки, конечно, были не всей коллекцией Максимова, а лишь незначительной, хотя и довольно эффектной ее частью. Этакая вывеска, эмблема, пригласительный билет.

Сама коллекция располагалась в ящиках письменного стола…

Нас встретили жена Игоря Нина и его брат, высокий, худой парень лет двадцати двух, которого все звали уменьшительным именем Стасик. Что касается Нины, то была она довольно полная, медлительная, спокойная. Я смотрел на нее с особой симпатией: ведь жены людей, увлекающихся чем-либо, — это особая статья. Попробуй-ка любить того, кто тебя, может быть, и любит, но думает без конца все же не о тебе, а, например, о путешествиях и фотографии или о коллекции бабочек, как Игорь Максимов! Тут нет другого выхода, как только полностью разделять любовь твоего мужа, а следовательно, знать предмет его любви и быть готовой либо сопровождать его в бесконечных поездках и экспедициях, либо терпеливо ждать и ни при каких обстоятельствах не оскорблять его святого пристрастия, не вступать в конфликт на этой почве, даже если иссякает терпение. Если же не хочешь принять правила игры, которая в данном случае и есть сама повседневная жизнь, то лучше расставаться сразу.

О, Нина Максимова разбиралась в бабочках превосходно! Это я понял по ее репликам еще до того, как Игорь начал детально знакомить меня со своей коллекцией, когда мы, ввалившись в дом в столь позднее время, сели за стол в просторной лоджии, из которой сквозь щель в занавесках видно было звездное азиатское небо. В Средней Азии принято засиживаться допоздна — может быть, потому, что дневная жара наконец спадает и мысли, вялые и скорчившиеся от высокой температуры воздуха, оживают и вырываются на свободу. Но еще до того, как я стал свидетелем высокой эрудиции Нины в вопросах экологии, этологии и систематики чешуекрылых, пришлось изумиться другому. Ведь мы с Игорем жили в разных совершенно краях, в нескольких тысячах километров друг от друга, и климат, в котором мы жили, был разный, и окружение разное. Но у меня возникло такое ощущение, что я разговариваю с ближайшим родственником, с братом. По-моему, то же самое приблизительно испытывал и он. Одно только, пожалуй, нас разделяло: он бабочек ловил, а значит, лишал их жизни, губя тем самым в какой-то степени красоту природы, я же принципиально считал, что ловить их нельзя, я их фотографировал, не губя, и гордился тем, что, запечатленные мной на пленке, они еще некоторое время продолжают наслаждаться жизнью. Вот только это и вызывало некоторую натянутость в моем отношении к нему, и он это чувствовал, в остальном же наши мнения по самым разным вопросам удивительно совпадали. Нечасто удавалось мне встретить таких единомышленников даже среди своих близких знакомых!

Даже в том, что коллекция Максимова располагалась в ящиках старенького письменного стола, было нечто, сближающее нас. Этакое, если можно так выразиться, «кулибинство», общая почему-то черта многих наших доморощенных специалистов, умельцев. Я-то ведь тоже уже десять лет к тому времени пользовался в своей охоте одним и тем же отечественным фотоаппаратом — «Зенитом-Е», что вызывало подчас улыбку, а подчас и вполне искреннее недоумение некоторых моих знакомых фотографов, увешанных с ног до головы импортной аппаратурой и кофрами со всевозможной мудреной оптикой. Ничего не имею против хорошей аппаратуры и оптики, возражаю только против того, чтобы приобретение того и другого превращалось в предмет самоутверждения и самоцель. Фотоаппарат, объектив, любое приспособление — это ведь только средство, и не более того! Средство для главного — для поиска, фиксации и передачи другим того, что видишь ты в счастливых своих путешествиях… Пока «Зенит-Е» удовлетворял меня, как и наши объективы «Юпитер-11», «Юпитер-8», как и наш старенький диапроектор «Свет», который хотя и не автоматический, но зато никогда не отказывает, прост в обращении, и его легко починить… И все же столь скромное пристанище богатейшей коллекции Максимова — одной из самых богатых, если не самой богатой в Таджикистане, по словам Елены Михайловны Антоновой, вызвало недоумение даже у меня.