Павел Стенькин - Меня не сломили!

Осмотрев одежду, принялись за меня: нет ли на теле следов лагерных побоев. Но в последнее время я работал в больнице и в прачечной, и синяки успели сойти. Увидев рану на ноге, фашисты насторожились, но я заверил их, что рана не «военная», мол, недавно сделали операцию. Лагерный номер, вытатуированный на груди, я незаметно закрывал большим пальцем. Так и не сумев мне ничего инкриминировать, сильно избили. Сказали, что будут бить до тех пор, пока я не назову имя своего хозяина. Следующие дни: допросы, побои… Не мог же я им сказать, откуда сбежал на самом деле! [264]

После очередного допроса меня отвезли в карательный лагерь, куда за провинности сгоняли узников самых разных национальностей. Поселили в 13-ю комнату к украинцам — в этом лагере каждая нация жила отдельно, а я ведь выдал себя за жителя Украины. Мне указали койку, выдали даже матрац и одеяло, и вдобавок ко всему — чайный и столовый приборы, рюмку и стакан. Ну, думаю, в хорошее место я попал, такого я еще ни в одном лагере не видел; а раз есть посуда, значит, будет и еда.

В лагерь привезли меня уже вечером, и в камере я застал такую картину. Все мои новые товарищи сидели за столом, ждали поверку. Вдруг снаружи раздался свист, все вскочили с мест и встали поближе к двери — это была подготовка к поверке и ужину. Затем прозвенел звонок. Резко сорвавшись с места, заключенные бросились на улицу и выстроились в шеренгу по пять человек. Строились долго, шумно, суматошно, трудно было понять, кто и куда должен встать. После построения начался порядковый расчет, причем свой порядковый номер нужно было называть по-немецки. Путались часто. Виновный получал плеткой по голове, всех загоняли в бараки, и все начиналось сначала — построение, расчет. После удавшейся поверки загнали в барак. Затем новое построение — уже на ужин. Люди устремились к еде, снова образовалась свалка, кто-то налетел на термос с супом и обварил себе ноги… Не дав поесть, снова загнали в барак, новое построение. И так до тех пор, пока наши мучители не насладились зрелищем. Затем и мы получили свой ужин. Он состоял из пол-литра супа из репы и куска хлеба. Не успели мы, поужинавшие, но по-прежнему голодные, войти в свою комнату, как раздался [265] звонок на вечернюю поверку. Повторилась та же картина.

Наконец отбой. Измученные тяжелой работой и бесконечными построениями, узники начали засыпать. Снаружи закрыли ставни, заперли дверь на замок, камера погрузилась во тьму. Не прошло и десяти минут, как двери снова распахнулись. В камеру, светя электрическими фонариками, вошли тюремщики и стали проверять, все ли на месте, не спит ли кто в одежде (спать полагалось голыми), чисты ли у заключенных ноги (на чистоту лица и рук внимания не обращалось). Обошли всю камеру и придрались к одному из наших товарищей — ноги у него оказались грязными. Всех тут же подняли с постели и погнали по лагерю — голыми и босыми — мыть ноги. Мытье сопровождалось ударами плетей. Затем по грязной земле босыми ногами мы пошли обратно в барак. Теперь ноги у всех оказались грязными, и нас опять погнали их мыть. Наконец, разрешили лечь спать.

Рано утром — подъем, спешная уборка помещения, пока дежурные бегают за чаем. Быстро пьем кипяток и снова на улицу, на утреннюю поверку. Построение, как всегда, повторилось несколько раз. Только после того, как нам, наконец-то, удалось быстро построиться, начали по списку выкликать на работу. Названные работники проходили сквозь строй — солдаты стегали их плетками. Чтобы получить меньше ударов, требовалось мобилизовать всю свою ловкость и быстроту.

Работали на строительстве: переносили трубы, разгружали вагоны, рыли котлованы. Так прошло пять дней. На шестой день меня на работу не вызвали, но я решил не оставаться в лагере и присоединился [266] к товарищам. В этот день, после окончания обычного трудового дня, нас заставили срочно разгружать вагон с гравием. В 15 минут, отведенные на разгрузку вагона, уложиться мы, естественно, не успели, за что были избиты.

По пришествии в барак товарищи огорошили меня известием о том, что меня искал дежурный по лагерю. Все во мне оборвалось: вдруг начальство узнало, что я сбежал из Освенцима? Тем временем раздался звонок на поверку. Мы вышли, а вернувшись, увидели на столе стакан. Ребята уже знали, что за этим последует. Вскоре узнал об этом и я. После ужина и вечерней поверки к нам вошел начальник лагеря, обер-ефрейтор СС и объявил, что, поскольку в комнате № 13 обнаружен грязный стакан, все украинцы в течение трех часов будут заниматься гимнастикой. Гимнастика была особенной. Вначале нас бегом гоняли вокруг барака, затем заставляли прыгать, ходить гусиным шагом и ползать на четвереньках. Нерасторопных погоняли прикладом и палкой. «Занимались» мы до тех пор, пока часть узников не попадала от усталости. Тогда нам дали несколько минут отдыха и снова повторились «упражнения». Когда, окончательно обессилев, мы уже не могли двигаться даже под ударами палок, нам была объявлена «амнистия». Теперь мы могли лечь спать.

На следующее утро меня снова не вызвали на работу, и я вынужден был остаться в лагере. Целый день мы пилили дрова, а вечером меня вызвали на допрос. На столе у следователя лежало много разноцветных бумаг — протоколы моих прежних допросов. Спрашивали и били меня двое, по очереди. Я талдычил одно и то же: где мой хозяин, я не знаю, [267] как к нему попала лагерная одежда, не имею понятия… Я стойко все отрицал, но, похоже, враги мне не верили. Несмотря на то что на допросе меня били достаточно долго, фашистам все было мало. Желая еще раз ударить меня напоследок, следователь «проводил» меня до двери. Разгадав его намерение, я шел спиной вперед, чтобы, в случае удара, успеть заслониться руками, и в тот момент, когда фриц замахнулся, я с силою захлопнул за собой дверь, ударив ею следователя по лицу. Тот догнал меня уже на улице и бил плетью по голове до самого барака.

На следующий день я кое-как доработал до вечера. А вечером нас снова ждала гимнастика: ребята насобирали где-то окурков и скрутили из остатков табака одну-единственную цигарку, которую, после того как нас закрыли, закурили в комнате. На наше несчастье, вскоре пришли эсэсовцы, проверять чистоту наших ног, и унюхали запах табачного дыма. Наказание — общая гимнастика. Теперь уже я не мог ни ходить, ни работать.

После десяти дней таких мучений меня перевезли в Хвудобрек — небольшой лагерь для военнопленных с железнодорожной станцией и паровозоремонтным заводом. Работали на разгрузке каменного угля, стройматериалов и погрузке паровозных тендеров. На мое счастье, в этом лагере содержались и советские военнопленные, мне было легче освоиться и было с кем поговорить. Товарищи рассказали мне, что в лагере нужны специалисты для ремонта паровозов, и я решил выдать себя за электрика — разгружать вагоны я бы уже не смог. С электриком я просчитался — они здесь были не нужны, но зато я оказался в бригаде ремонтников, [268] где уже работали шесть слесарей-немцев. С первым же заданием — снять тормозную колодку с паровоза — я не справился. Я даже не знал, с чего начать. Пытался выбить цилиндры, побольше попадал молотком по пальцам, чем по зубилу. Немцы посмотрели на мою работу, посмеялись и решили использовать меня на подсобных работах. Вскоре в нашу бригаду определили еще одного русского парня, до войны работавшего трактористом в колхозе.