Герви Аллен - Эдгар По

В 1818 году предместье Стоук-Ньюингтон, которое впоследствии поглотил разрастающийся Лондон, являло собой дивную, успокаивающую душу картину. «Окутанная дымкой старинная английская деревушка», как описывает ее По, раскинулась по обе стороны древней римской дороги, обсаженной могучими вязами, наверное, помнившими, как и дома вокруг, царствование Тюдоров. «В это мгновение, — напишет он через много лет, — я ощущаю живительную прохладу ее погруженных в глубокую тень улиц, вдыхаю благоухание бесчисленных цветочных кустов и вновь трепещу в неизъяснимом восторге, слыша глубокий, гулкий звук церковного колокола, что каждый час внезапным мрачным раскатом сотрясает недвижный дремотный сумрак, окутывающий изъязвленную временем готическую колокольню». Не будет поэтому излишней смелостью предположить, что именно этими, дышащими тысячелетней древностью местами, все еще хранящими романтические осколки минувшего, была отчасти внушена увлекавшая поэта впоследствии страсть к средневековой, «готической» атмосфере, навеян экзотический колорит его произведений, подсказаны подробнейшие описания старинных зданий, поражающие зримой точностью деталей.

Ибо совсем поблизости от деревушки, за высокими, каменными стенами виднелась замшелая громада дома, в котором жил когда-то граф Перси, злосчастный любовник Анны Болейн, а чуть поодаль — особняк благородного фаворита королевы Елизаветы, могущественного графа Лестерского. На запад от небольшой площади уходили тенистые зеленые аллеи, терявшиеся в прохладных, подернутых пеленой тумана лугах. Сама школа находилась в восточной части предместья, на улице, застроенной старыми домами диковинной архитектуры, вокруг которых темным ковром лежали безупречные английские газоны, обнесенные вересковыми изгородями. Здание пансиона стояло немного в глубине, отделенное от улицы невысокой оградой. Перед главным входом была разбита красивая цветочная клумба, обсаженная кустами самшита. Этот большой белый особняк весьма свободной планировки соединил в себе сразу несколько архитектурных стилей. Скошенная назад крыша упиралась в массивную кирпичную стену с тяжелыми, окованными железом воротами. Подробное описание школы и бытовавших в ней нравов мы находим в «Вильяме Вильсоне», однако его не следует воспринимать слишком буквально — вполне возможно, что в нем слились черты нескольких заведений подобного рода. Во всяком случае, той его части, которая касается директора, «преподобного доктора Брэнсби», доверять трудно.

Начать с того, что человек этот никогда не имел степени доктора, и если кто-то к нему так и обращался, то, должно быть, лишь из любезности. Образование и степень магистра искусств отец Брэнсби получил в Кембридже. «Старым» он в то время, то есть в 1817 году, тоже не был — ему исполнилось тридцать три года. По отзывам знакомых, это был добрый, веселого нрава священник, консерватор по убеждениям, отец большого семейства, любивший хорошо поесть и выпить, а пуще всего поохотиться; ученики знали: если утром отец Брэнсби чистит ружье, значит, его весь день не будет в школе. Его ученость, обширные и разнообразные литературные и научные познания, искренняя любовь к природе, сочетавшаяся с прекрасным знанием ботаники и садоводства, не могли не вызывать уважения у окружающих. В свободное от занятий в школе и охоты время он сочинял политические памфлеты, и дни, проведенные в Стоук-Ньюингтоне, считал чудеснейшей порой в своей жизни. Питомцы его не чаяли в нем души.

Все это совсем не похоже на отталкивающий портрет, нарисованный По в «Вильяме Вильсоне». Как говорят, впоследствии Джон Брэнсби был весьма раздосадован тем, что имя его без изменения перенесено в рассказ, и не любил говорить о По. Он заметил только, что мальчик, которого в школе знали под фамилией Аллан, ему нравился, однако родители баловали его слишком крупными суммами на карманные расходы. «Аллан, — добавлял он, — был умен, упрям и своеволен». В последнем его мнение совпадает со свидетельствами Джеймса Гэльта.

Единственным документальным источником сведений о жизни Эдгара в Стоук-Ньюингтоне являются счета, поступавшие на имя Джона Аллана и чудом сохранившиеся до сего дня. Из них следует, что, подобно большинству своих сверстников, Эдгар предпочитал подвижные игры и не щадил башмаков — одной пары, как правило, хватало ему не более чем на месяц, после чего требовался ремонт. Общая сумма счета за летние месяцы 1818 года составляет 1 фунт 15 шиллингов 6 пенсов, куда входит стоимость двух пар туфель, трех починок и целой кучи шнурков, с которыми Эдгар расправлялся гораздо быстрее, чем с башмаками.

К сожалению, нам неизвестно, какие книги составляли круг его чтения в тот период. Должно быть, он включал не только учебники, хотя в тогдашних школьных библиотеках нелегко было найти что-нибудь, кроме потрепанных латинских грамматик, объемистых учебников арифметики, орфографических справочников и дешевых изданий Гомера, Виргилия и Цезаря. Водили ли детей в театр — сказать трудно, однако повидать достопримечательности Лондона Эдгару, видимо, удалось — по крайней мере, Тауэр и Вестминстер, где он скорее всего побывал вместе с миссис Аллан во время каникул.

Исследователи могут сколько им заблагорассудится строить теории об испытанных По в детстве литературных влияниях на том факте, что как раз в бытность его в Лондоне здесь вышли в свет «Кристабель» и «Кубла Хан», однако, вероятнее всего, волшебные их строки зазвучали для него много позднее. Ведь тогда это была «современная поэзия», которая находилась под строгим запретом в школах, где все еще царил Поп. Сочинения лорда Байрона читали лишь молодые джентльмены из благородных семей, посмеиваясь с понимающим видом и пряча дерзкие вирши от невинных глаз сестер и невест. Что до Шелли, то, даже если имя это и было известно кому-нибудь из учителей школы в Стоук-Ньюингтоне, кто осмелился бы распространять произведения известного безбожника под неусыпным благочестивым оком преподобного «доктора» Брэнсби?

Каникулы и воскресные дни Эдгар проводил в семье. Джон Аллан имел весьма широкий круг знакомств в Лондоне, однако ни литераторов, ни поклонников изящной словесности среди посещавших его дом людей не было и вряд ли кто-нибудь из них мог пробудить в душе мальчика интерес к сочинительству. Чаще всего к Аллану приходили такие же, как он сам, торговцы, поддерживавшие деловые отношения с его фирмой. Обычными темами их бесед были текущие цены на виргинский табачный лист и всякого рода превратности, постигавшие американские торговые суда.

К концу пребывания Аллана в Англии его дела порядком запутались и начали принимать весьма дурной оборот. Конъюнктура на табачном рынке складывалась неблагоприятная, а рискованные авантюры, на которые он пускался в надежде поправить положение, осложнили его еще больше. В марте 1820 года у него случился приступ водянки, и вернуться в контору, чтобы свернуть свою коммерческую деятельность, он смог лишь 3 апреля. По возвращении он обнаружил, что его ограбил собственный клерк, о чем он не преминул сообщить своему компаньону Чарльзу Эллису письмом, помеченным как «личное», в конце которого добавляет: «Все мы чувствуем себя вполне терпимо; мне, разумеется, уже гораздо лучше, Фрэнсис продолжает жаловаться на здоровье, Анна и Эдгар чувствуют себя хорошо…»