Елена Морозова - Шарлотта Корде

Несмотря на привлекательную внешность, Шарлотта не интересовалась противоположным полом, и, как писала в своих воспоминаниях мадам де Маромм, «ни один мужчина никогда не произвел на нее ни малейшего впечатления; мысли ее витали совсем в иных сферах <…> …она менее всего думала о браке». В монастыре Шарлотта имела возможность познакомиться с молодым человеком по имени Луи Гюстав Дульсе де Понтекулан, племянником мадам де Понтекулан. Будущий депутат Законодательного собрания и Конвента (от департамента Кальвадос) обратил внимание на новую пансионерку, поразившую его своей кротостью и серьезностью. Не обладавшая ни каплей женского кокетства, всегда сдержанная и спокойная, девушка читала только серьезные философские труды и мягко, но твердо отвергала романы, а тем более фривольные сочинения. Беседу она поддерживала только на возвышенные темы, но более всего любила слушать, как молодой человек рассказывал настоятельнице и ее близкому окружению о том, что происходило за стенами аббатства. «Она кажется ужасно одинокой», — сказал однажды Дульсе де Понтекулан о Шарлотте.

Романа между молодыми людьми не случилось. Впоследствии, когда судьи предложат Шарлотте выбрать себе защитника, и она назовет имя гражданина Гюстава Дульсе (как к тому времени станет называть себя депутат), выбором ее будут руководить, скорее, сентиментальные воспоминания юности и желание, чтобы кто-нибудь из тех, кто знал ее прежде, увидел ее на вершине славы.

Естественная красота девушки, не приученной ни белить лицо, ни пудрить волосы, привела в восхищение молодого сочинителя Лекавелье. Правильный овал ее лица, густые темные волосы, большие выразительные глаза, оттененные длинными ресницами и темными бровями, прямой нос, небольшой рот с пухлыми губами, кроткий взор, соединивший в себе бесконечную доброту и неизбывную грусть, «ангельский голос», звучавший по-детски звонко, побудили Лекавелье посвятить Шарлотте стихи под названием «Любимой». Само стихотворение затерялось, но сохранился ответ девушки:

«Не знаю, сударь, как выразить вам свою признательность за то небольшое сочинение, кое вы соблаговолили назвать Любимой; оно снискало аплодисменты и похвалы, однако автор его пребывал неизвестным, и мне не без труда удалось узнать, кого я обязана благодарить за доставленное удовольствие. Эти трогательные стихи наипрекраснейшим образом передают ваши чувства. Примите же, сударь, мои уверения в совершеннейшем к вам почтении и признательности; остаюсь смиренной и почтительной слугой сочинителя Любимой.

Корде».

Судя по записке, светские манеры, которым девушек обучали в монастыре, Шарлотта усвоила, но о чувствах речь по-прежнему не шла.

Несколько амурных историй о Шарлотте Корде сочинил и плодовитый литератор Ретиф де ла Бретон, записав в поклонники девушки не только аристократов, но даже одного епископа. Но эти писания Ретифа всерьез никто не воспринимал.

Серьезная и сосредоточенная, мадемуазель Корде казалась старше своего возраста, поэтому мадам де Понтекулан, ставшая настоятельницей после смерти мадам де Бельзенс, сделала ее своей помощницей и, несмотря на нелады девушки с орфографией, нередко поручала ей вести деловую переписку монастыря. Сохранилась записка, адресованная некоему Алену, негоцианту, проживавшему на улице Дофин в Париже. В этой записке Шарлотта по поручению мадам де Понтекулан благодарила адресата за подношения и просила поскорее подписать вексель, по которому настоятельница сможет получить деньги для аббатства. Мадам де Понтекулан также поручила своей помощнице обучать девочек из приходской школы плетению кружев, и Шарлотта успешно справилась с этой задачей.

Несмотря на многочасовые молитвы, размеренная жизнь в аббатстве, занятия, чередовавшиеся с помощью страждущим, постоянное дружеское общение с Александрии устраивали Шарлотту гораздо больше, чем жизнь дома, подле вечно озабоченного отца, продолжавшего судиться с родственниками жены[17]. Выносить педантизм и резонерство отца для Шарлотты было значительно труднее, чем соблюдать монастырские порядки; у младшей сестры Элеоноры ее устремления отклика также не находили. Поэтому каждый раз, вернувшись из дома после очередных «каникул», девушка с наслаждением погружалась в ставшую для нее привычной обстановку благочестия. По словам Ламартина, восприимчивая душа и пылкое воображение приводили Шарлотту в «состояние мечтательного созерцания, во время которого кажется, что видишь Бога». Как писала в своих «Мемуарах» мадам Ролан, также получившая воспитание в монастыре, подобные ощущения легко переходили в горячую веру и подвиги благочестия.

Шарлотта охотно внимала речам сестер о Боге, о непорочности, об абсолютной божественной любви, и мысль посвятить себя служению Господу не вызывала у нее отвращения. Ее подруга Александрии де Форбен не менее страстно пылала огнем божественной любви и с удовольствием посвящала себя делам милосердия; впрочем, семья давно определила Александрии для служения Церкви, и оставалось только радоваться, что это решение не противоречило желаниям самой девушки[18].

Впечатлительная Манон Ролан описала, в какой неизбывный ужас поверг ее обряд принятия монашеского сана, во время которого молодую послушницу, произносившую слова обета, накрывали саваном: эта церемония символизировала расторжение всех уз, связывавших сестру Христову с миром. Стремясь понять, что чувствует послушница, навсегда прощаясь с привычным образом жизни, Манон представила, что это ее саму сейчас разлучат со всем, что ей дорого, и разрыдалась. Обряд же первого причастия, напротив, заворожил Манон: чувствительная девушка усмотрела в нем приобщение к «источнику вечного счастья», из глаз у нее полились слезы, ноги подкосились, и только с помощью одной из сестер она сумела приблизиться к алтарю.

В отличие от мадам Ролан, изложившей свои впечатления о жизни в монастыре на страницах «Мемуаров», мадемуазель Корде, являвшаяся монастырской пансионеркой около десяти лет, воспоминаний не оставила; о чувствах и мыслях, обуревавших ее в это время, приходится в основном догадываться, используя в качестве подсказок немногие сохранившиеся свидетельства. Так, например, известно письмо от 24 сентября 1788 года, адресованное Шарлоттой ее дальней родственнице мадам Дюовель. Судя по содержанию, письмо это явилось ответом на просьбу мадам Дюовель рассказать ей житие святой Аглаи, чтобы она могла пересказать его дочери, получившей свое имя в честь этой святой[19].

«Имею честь, сударыня, поблагодарить вас за то, что не забываете меня. В поисках сведений о покровительнице моей маленькой кузины мне пришлось просмотреть все жития святых; но я нашла житие св. Аглаи и сейчас коротко перескажу его вам.