Андрей Алдан-Семенов - Черский

— Сколько же загадок на нашей земле! — вздохнула Мавра Павловна. — Ничьей жизни не хватит, чтобы узнать хоть малую часть неизвестных тайн природы.

Из-за береговых скал вывернулся Саша с удочками в правой и с живым селезнем в левой руке.

— Я его в кустах зацапал. Раненый, что ли, он, голыми руками схватил, — с гордостью сообщил мальчик. — А хариусов не поймал. Вода в реке совсем помутилась. — Саша положил селезня на землю, и тот уронил в траву черную, словно сотканную из ночного бархата головку. Саша осторожно пошевелил птицу, и она заковыляла к зарослям чернотала. Мальчик напряженно следил за ускользающей добычей, потом тряхнул белокурыми волосами.

— Ну и пусть уходит. Все равно я его не смогу убить.

Возвратились с охоты Степан и Генрих, мокрые, измученные и с пустыми руками.

— Сегодня низадачливый день, ни рибы, ни дичи, — виновато оправдывался Расторгуев. — Да вить и то какая охота, нипогода все живое по укромным местам попрятала. А ночью Диба совсем вийдет из берегов. Как периправляться-то станем, Диментьич?

— Утро вечера мудренее, — ответил Черский. — Плот сообразим и переправимся.

— Рази чо на плоту. Лошади-то вон допреж нас на тот берег перемахнули. Траву повкуснее ищут.

Ночь прошла в постоянно налетающих косяках дождя и тревожном шуме тайги. Черский долго не мог заснуть. Лежа на пахнущих смолою зеленых лапах стланика, он слушал, как тайга гудела тяжело и властно, как барабанил по крыше палатки дождь. Из непроглядной глубины ночи доносились чьи-то вздохи, вскрики, стоны. Гневно проухал филин, жалобно проверещал зайчишка, около палатки треснуло дерево и с глухим стуком упало. «Дуплистое», — определил Черский и, силясь уснуть, стал считать, досчитал до трехсот тридцати трех и бросил. «Так не уснешь». Он стал думать о самых разнообразных вещах, представляя себя то совсем маленьким в милой усадьбе Сволна, то гимназистом Виленской гимназии, то студентом Шляхетского института. Видения были темными и неясными, как речная вода. Неожиданно его мысль скользнула из родного дома к Полярной звезде, перенеслась на Марс, на Венеру и канула в далекое прошлое Земли. Почему-то возник мамонт, огромный, косматый зверь с загнутыми бивнями, потом полулюди-полузвери, одетые в шкуры, с каменными топорами в руках.

Черский открыл глаза, потер пальцами виски, словно стараясь избавиться от наваждения. «Сколько миллионов лет отделяют меня от этих причудившихся картин? А ведь все это было, было, существовало и боролось за право своего существования! Да, на Севере росли тропические леса и жили мамонты. Иначе чем объяснишь такое обилие мамонтовых костей в вечной мерзлоте здешних мест? Кое-кто объясняет появление мамонтов на Севере тем, что они, продвигаясь сюда, просто приспособились к его суровым условиям. Мои оппоненты не признают, что до ледникового периода здесь был тропический климат, А я верю в это…»

Его разбудил Степан.

— Рика бунтует, Диментьич. Вишла из биригов, да это не страшно. Зато погодка установилась. Ми грузы на плоту перебросим, я уже полдюжины лиственниц повалил.

— Что же ты не разбудил нас пораньше? Один за всех, ты так скоро поджилки надорвешь.

Степан только улыбнулся в пшеничную бородку.

Плот вязали все. Закрепив конец каната за поперечный брус плота, Степан обмотал себя другим концом и смело шагнул в мутную Дыбу. Черский и Генрих с шестами в руках устроились на плоту. На бревнах удалось разместить всего лишь шесть пудов груза. «Придется переправляться четырнадцать раз», — подумал Черский.

Степан по горло в воде перешел на левый берег и привязал канат к стволу лиственницы. Черский и Генрих оттолкнулись от берега, река подхватила плот и сразу же, закрутив его, потащила с собою. Черский, напрягаясь всем телом, балансировал на зыбких бревнах, но не сумел удержаться и свалился в реку. Он тут же вскочил на ноги, ухватился за край плота, стал толкать его к берегу. По ногам били камни, ледяная вода захлестывала Черского с головой. Генрих спрыгнул в воду, чтобы помочь дяде. Степан за канат подтянул плот на свою сторону.

— Морозит водица-то? — участливо спросил он, когда Черский выбрался на берег. — Сиди на биригу, а ми как-нибудь сами, без тибя.

— Теперь уже все равно! Что раз купаться, что десять, — ответил Черский, отряхиваясь и разбрызгивая вокруг грязные капли.

Переправа через Дыбу продолжалась весь день. Черский ошибся: пришлось перетаскивать грузы не четырнадцать, а двадцать семь раз.

— У меня волосы дыбом от этой паршивой Дыбы, — шутил он, когда последний ящик с грузами был вынесен на берег. — А все-таки переправились благополучно. Убыток — разбитая бутыль со Спиртом. Жалко, но смиримся и воздадим хвалу господу.

Путешественники были так измучены переправой, что уснули у костра, не дожидаясь ужина.

После реки Дыбы тропа стала еще хуже и непролазней. Лошади по брюхо вязли в грязи и проваливались в ямы: их то и дело приходилось развьючивать и вытаскивать веревками. Сучья погибших деревьев в кровь царапали животных и людей, распарывали сумы и вьюки. Эти мелкие, но непрерывные неприятности приводили в ярость Генриха. Он ругался, проклинал час, когда решил отправиться в путешествие, огрызался на всяческое замечание.

— Назвался груздем — полезай в кузов, — сказал ему со спокойной улыбкой Черский. — Ты же знал, что здесь нет торцов Невского проспекта. Стыдись, Сашенька и тот терпеливее тебя.

Из болотистых низин Дыбы они поднялись на невысокое плоскогорье. Здесь на путешественников обрушилась новая и неожиданная беда. Тропа шла через густые заросли шиповника. Почти на каждом кусте были крупные пепельные шары осиных гнезд. Растревоженные осы напали на экспедицию. Лошади взвивались на дыбы, люди закрывались чем попало, лишь бы спастись от жгучих осиных жал. Как всегда, первым нашелся Степан.

Он набрал смолистых корней стланика и вооружил всех факелами. Больше часа отбивались путешественники горящими ветками от наседающих ос. Изжаленные, с распухшими веками и волдырями на лицах, остановились они на привал, лишь когда затихло острое и нервное жужжание ос. Черский, еле шевеля распухшими от ядовитых укусов пальцами, записал в дневнике:

«Замечу еще об одном, довольно оригинальном обстоятельстве, которое вызывает иногда переполох лошадей и может вести за собой как повреждение вьюков, так и падение ездоков, — это известные каждому осы, шарообразные гнезда которых путешественник нередко видит здесь в чаще, около самой тропинки. Якутские лошади по горькому опыту отлично знают этих насекомых и пугаются, заслышав даже их жужжание».