Николай Раевский - Дневник галлиполийца

С довольствием немного лучше. Вместо 1/16 хлеба получили по 1/4 и по половине галеты.

Приемы обращения с турками у союзников очень свирепые. Сегодня стою на палубе — вдруг выстрел с миноносца. Снаряд лег у азиатского берега перед носом какой-то шлюпки. Она продолжает на всех парусах идти дальше. Очередь из двух орудий — снаряды ложатся у самой лодки, она круто поворачивает и направляется к миноносцу. Навстречу ей выходит французская шлюпка, берет турок на буксир и тянет к своему кораблю. Кажется, в конце концов французы их отпустили, но, во всяком случае, манеры обращаться с местным населением у них решительные. В результате среди турок чрезвычайно популярны большевики. К нам они относятся хорошо, но, кажется, это потому, что в простоте душевной они всех русских считают большевиками.

Галлиполи

26 (13) ноября.

Наконец день выгрузки настал. С «Херсона» перешли на маленький «Христофор», после томительного ожидания «отдали концы» и двинулись к берегу. Мне сильно нездоровилось. От голода кружилась голова, но все-таки не хотелось возвращаться в Константинополь. Иначе потом было бы трудно вернуться к своим.

Вблизи городок оказался гораздо приветливее. Набережная, как муравьями, усеяна русскими. Одни завтракают, другие усиленно истребляют вшей, пользуясь тем, что на солнце в затишье совсем тепло, третьи просто бродят по городу, разминая затекшие от неподвижности ноги. В толпе русских снуют черные, как смола, сенегальцы, французские матросы в беретах с красными помпонами, нарядные греческие полицейские. Я настолько ослабел, что с трудом сошел по скользкому трапу и качался на суше как пьяный. Голова кружилась жестоко, и в глазах ходили черные круги. На берегу сразу выдали фунта по полтора хлеба и по полбанки консервов. Съел почти весь хлеб с «Compressed Cooked Corned Beef», и сразу на душе стало легче. Могу теперь писать. Повеселели и солдаты.

Через час веселой и довольно нестройной толпой двинулись через полуразрушенный город к казармам. Узкие улицы полны народа. Лавки завалены всякой снедью. Пронзительно выкрикивают мальчишки: «карош, карош, карош...» Много зелени — полуосыпавшийся инжир, знакомые по Крыму кипарисы и никогда еще не виденные, декоративно-красивые пинии, лавры, оливки и еще какие-то совершенно незнакомые деревья. Тихо и тепло, как в апреле на Севере. Отвыкшие от ходьбы ноги плохо слушаются. Часто садимся отдыхать и наконец добираемся до полуразрушенных казарм, рядом с которыми помещается «12-me Pregiment des Tirailleurs Senegalais». Сенегальцы с татуированными физиономиями в красных фесках высыпают навстречу, вызывая восторженное изумление наших солдат. Некоторые из них (особенно воронежские крестьяне) еще никогда в жизни не видели негров.

На первых же порах вышел инцидент: наш вольноопределяющийся О. отправился в «чернокожий клозет». Негры на него набросились, чуть не избили и выгнали вон.

Ночевали под открытым небом в балочке. Ночь была тихая и ясная, но очень холодная. Пришлось почти все время не спать и греться у костра.

27 (14) ноября.

Дует жестокий норд-ост, рвет еще не облетевшие листья с платанов и заставляет вспоминать о крымских холодах. Впервые получили порядочно продуктов — по фунту хлеба, немного галет, чай, кофе, по ложке сахара, консервы, бульон в кубиках, кокосовое масло, сушеный картофель. После жестокой голодовки это кажется совсем много. Кипятится в ведрах суп, кофе, и настроение сильно поднимается.

Днем бродим по городу вместе с Ш. и Б. Русских еще больше, ведут себя вполне прилично, но нет и следа той выправки и щеголеватости, что у французов и греков. К вечеру перешли в освобожденный корниловцами барак без окон и кое-как разместились. Я достал у французов пилу, топор и молоток. Досками от старого барака забили окна. Получилась темная и холодная комната, но, по крайней мере, хоть ветер не дует. Щели заклеили полосками из «Temps», «Matin» и «Petit Meridional».

Я так привык к невозможным нравам теперешнего нашего офицерства, что был порядком поражен доверчивостью французов. У меня не спросили ни фамилии, ни наименования части. Лейтенант дал мне записочку к sergent du genie приблизительно такого содержания: «Господину русскому капитану выдать те предметы, которые он попросит». Вероятно, присмотревшись к нашим нравам, французы скоро перестанут нам доверять.

28 ноября{21}.

Спать было отвратительно. У меня нет одеяла, бурку пришлось вернуть ее теперешнему владельцу поручику Т., а холод был собачий. Из всех щелей дуло, и по головам весело прыгали крысы. Впрочем, все-таки лучше, чем на улице. Вечером долго говорили насчет будущего. Положение остается все еще неопределенным. Врангель якобы находится в Париже{22} и ведет переговоры с союзниками, настаивая на сохранении русского корпуса как вооруженной силы. Союзники, наоборот, предлагают обратить нас в эмигрантов-колонистов с тем, чтобы мы рассеялись по всем странам Согласия. На первое время обещают материальную помощь. Чего хочет сама армия? Генералы и интенданты, безусловно, хотят воевать. Остальные все, столь же безусловно, воевать не желают. Вера в возможность что-нибудь создать при наших порядках и грабительских наклонностях многих и многих начальников совершенно потеряна. Прав наш полковник С. (кадровый офицер), говоря: «Организм прогнил сверху донизу. Нужно разрушить здание до основания, как это сделал Троцкий, и строить его заново». Кто только будет его строить, и кто даст для этого деньги? По слухам, французы будут охотно принимать офицеров на свою службу при условии полгода прослужить солдатом, а затем получать по чину через полгода, пока французский чин не сравняется с русским. Если мы обратимся в эмигрантов, то, вероятно, лично для меня это будет наиболее приемлемым выходом. При всем желании, не могу ни обрабатывать полей{23}, ни грузить пароходов.

29 ноября.

Опять провел отвратительную ночь. Толкали со всех сторон, и сильно болели ноги. Норд-ост стихает, и становится теплее. От «Союза Дроздовцев» получили спирт, но жаль, что роздали его только офицерам. Слишком много недовольства и разговоров среди солдат.

30 ноября.

В 9 часов утра, нагрузив на себя вещи, двинулись потихоньку в лагерь. Оригинальная здесь погода — два-три дня тепло, как у нас весной, потом начинается сильный норд-ост, а через день-два снова тепло. Сегодня солнце греет так, что совершенно забываешь про зиму. Бредем по берегу моря. Все, имеющие много вещей, проклинают свою судьбу. Я в этом отношении в «исключительно счастливых» условиях. Вещей нет совершенно, кроме маленького сверточка с грязным бельем в кармане. В другом кармане роман Фламмариона «Stella», подобранный на пароходе, и это все. На всех сказались голодовка на пароходе и крымские злоключения. Проходим полверсты и отдыхаем. Добрались до лагеря около двенадцати. Палатки (в разобранном виде) уже были на месте. Приступили сейчас же к постройке, чтобы по возможности окончить до вечера. Мне полковник С. поручил перевести английскую инструкцию. Кое-как разобрал, но в брошюре масса технических названий и для полного понимания моих двухмесячных занятий английским слишком недостаточно. Солдаты голодны и угнетены неизвестностью. Работают вяло и неохотно. К темноте все же удалось собрать оба барака. Палатки очень хорошие (только не для ноября месяца) — двойные, с восемью окнами из прозрачного целлулоида с каждой стороны. Местность, где расположен наш лагерь, довольно живописная, но сейчас она имеет печальный вид. Облетают последние листья с ив и каких-то незнакомых кустарников. Только ежевика еще совсем зеленая, да кое-где попадаются те же самые лиловые цветы (забыл название), которыми полны наши русские поля летом. Но здешняя осень все же сильно разнится от нашей. На берегах Мраморного моря природа умирает медленно и незаметно, не зная насильственной смерти от раннего мороза.