Василий Балакин - Генрих IV

При дворе сформировались три противостоявшие друг другу группировки. Прежде всего, клан Гизов и их сторонников, включавший в себя герцога Франсуа Гиза по прозвищу Меченый (по ране на лице, полученной во время войны против императора Карла V), пользовавшегося большим авторитетом, и его брата кардинала Лотарингского, амбициозного прелата и тонкого политика. С самого начала эти «господа лотарингцы», как их называли, правильно оценили ситуацию: сообразив, что католики составляют подавляющее большинство, особенно в Париже, они высокопарно объявили себя защитниками церкви и короны. Протестанты нашли своих представителей в лице клана Бурбонов, первых принцев крови: Антуана Бурбона, герцога Вандома и короля Наваррского, главы дома Бурбон-Вандомов, и его младшего брата Луи (Людовика), принца Конде. Однако эти двое лишь номинально считались защитниками дела протестантизма. К Реформации они примкнули из соображений личной выгоды и ненависти к их соперникам Гизам. Они даже не решались действовать открыто, довольствуясь оказанием протестантам косвенной поддержки. Зато гугеноты могли положиться на третью группировку или, как тогда говорили, «партию», которую представляли братья Шатийоны: кардинал Оде, адмирал Гаспар де Колиньи и генерал от инфантерии Франсуа д’Андело. Все они занимали достаточно видные посты и к тому же были племянниками Анна де Монморанси, коннетабля и первого барона Франции.

Амбуазский заговор

Все усилия королевы-матери, направленные на примирение соперников или, по крайней мере, на поддержание приемлемого равновесия между тремя группировками, оказались тщетными. В своем стремлении к власти Гизы поначалу опередили конкурентов. Им оказалось нетрудно, заручившись доверием Екатерины Медичи, оттеснить протестантскую партию от кормила власти. Коннетабль Монморанси был отправлен в Шантильи. Антуану Бурбону доверили миссию сопровождать Елизавету Французскую, с которой по доверенности заключил брак Филипп II, до испанской границы, чтобы торжественно передать ее супругу. Антуан с признательностью принял на себя выполнение этой почетной миссии, возможно, втайне надеясь на личную встречу с испанским королем, в ходе которой можно было бы прямо заявить ему свои притязания на Верхнюю Наварру с Памплоной. По прибытии в Беарн он постарался во всем блеске показать принцессе Валуа, ставшей королевой Испании, свои суверенные владения. 21 декабря в По Елизавета общалась со своим юным кузеном Генрихом, «настоящим беарнцем». К великому разочарованию Антуана, Филипп II не прибыл лично встречать супругу, прислав вместо себя делегацию спесивых грандов. Да и как он мог удостоить личной встречи того, за кем не хотел признавать королевского титула, именуя его лишь «герцогом Вандомским»?

Высокое, как искренне полагал Антуан Бурбон, доверие, оказанное ему Екатериной Медичи, льстило его самолюбию, не позволяя понять, что Гизы, получившие возможность оказывать влияние на королеву-мать, вертят им, как хотят. По правде сказать, он сам не знал, что ему надо и к какой стороне примкнуть в назревающем конфликте. Если он и сблизился с протестантами, то исключительно с досады: при заключении договора в Като-Камбрези его просто-напросто забыли, тогда как сам он рассчитывал получить оккупированную испанцами часть Наварры.

Тогда его супруга Жанна д’Альбре еще и не думала становиться протестанткой, напротив, она всячески противилась компрометировавшим его действиям, говоря, что он рискует лишиться владений, тогда как сама она не намерена терять того, что ей досталось от предков — королей Наваррских. Однако Антуан продолжал упорствовать. Более того, он дал сыну наставника-гугенота, месье де Ла Гошри, который преподавал своему ученику не только начала французского и латинского языков, но и основы протестантского вероучения. Однако при этом не до конца ясно, в какой мере Антуан был замешан в знаменитый Амбуазский заговор и вообще знал ли о намерениях его организатора Ла Реноди. Его брат Конде гораздо основательнее скомпрометировал себя, хотя заговорщики и ему отвели роль всего лишь «свадебного генерала».

Гизы с полным основанием больше опасались не нерешительных Бурбон-Вандомов, а братьев Шатийонов. Неосмотрительно проведенная чистка кадров в армии и судах, а также разного рода фискальные меры, поспешно принятые кардиналом Лотарингским, в какой-то момент подорвали популярность Гизов. Тогда они уговорили королеву-мать и ее сыновей укрыться в замке Амбуаз, дабы защитить себя от Колиньи и его сторонников, которые в действительности были глубоко преданы короне. Они принадлежали к тем протестантам, которые не требовали ничего иного, кроме возможности свободно исповедовать свою религию, и которые все еще оставались под миротворческим влиянием Женевы. Кальвин предостерегал: «Если прольется хотя бы одна капля крови, разольются кровавые реки». Его предостережением пренебрегли, и зловещее пророчество сбылось. Правда, он оставил своим сторонникам лазейку: сопротивление допустимо, если борьбу против Гизов возглавят принцы крови — Антуан Бурбон, который сам хотя и благоволил делу протестантов, однако казался им сомнительным человеком, и его младший брат, принц де Конде. В Антуане вскоре разочаровался и Кальвин: «Totus est venereus», «всецело предан Венере», с горечью заметил «женевский папа» по поводу своего неверного адепта, склонного предаваться утехам любви куда больше, чем дозволялось правоверным кальвинистам.

Организатор Амбуазского заговора мелкий дворянчик из Перигора Ла Реноди решил захватить Гизов, чтобы освободить королевскую семью от их тирании. Наделенный даром красноречия, свойственным фанатикам, он сумел привлечь на свою сторону несколько сот дворян, недовольных засильем Гизов, и старых солдат, уволенных из армии по приказу кардинала Лотарингского. Он провел в Нанте несколько секретных встреч, о которых тем не менее стало известно Гизам, которые отреагировали незамедлительно, решив пойти ва-банк. От имени юного короля и его матери они пригласили в Амбуаз предполагаемых вождей заговорщиков — Конде и Колиньи. Ничего не подозревая, участники заговора во главе с Ла Реноди 16 марта 1560 года подошли к замку — крайне неорганизованно, небольшими группами, — и Гизам не составило большого труда расправиться с ними. Они действовали беспощадно: сотни захваченных в плен протестантов были повешены на стенах Амбуаза, удавлены или обезглавлены. Самому Ла Реноди удалось ускользнуть, и позднее он погиб в бою.

Как и следовало ожидать, расправа над участниками Амбуазского заговора лишь подогрела религиозный пыл гугенотов. Это выступление стало своего рода символом веры, о чем свидетельствует Агриппа д’Обинье, которому было восемь с половиной лет, когда отец специально привез его к Амбуазу, дабы показать изуродованные тела мучеников за веру. «Дитя мое, — сказал он ему, — когда упадет и моя голова, не дорожи своей, чтобы отплатить за этих достойных вождей нашей партии. Если ты будешь щадить себя, да падет на тебя мое проклятие!» Агриппа поклялся мстить за мучеников и сдержал свое слово.