Дмитрий Зимин - От 2 до 72 Книжка с картинками

…А более чем через полвека, 28 августа 2004 года, на этом же месте проводил съемку архитектуры один из основных создателей фотовыставки «Московское время» Гелий Павлович Земцов, мой давний институтский друг. Из дежурки выбежал военный патруль и задержал его за «несогласованную съемку здания Минобороны». Гелий просидел два часа под охраной в помещении бюро пропусков, пока не приехала забравшая его милиция. Отпустили, в конце концов. Однако пленка из одного его аппарата была изъята. Снимки в цифровых камерах остались целы.

Самым знаменитым нашим одноклассником стал Игорь Кваша. Вот он, семиклассник, на фотографиях 1948 года. Помещаю все его фотографии, которые нашлись в моем архиве. На последнем снимке самый высокий – это он, самый низкий, рядом с ним, – это я.

 Привожу еще его фото, снятое через пятьдесят с лишним лет на одном из парадных мероприятий «Вымпелкома», которое Игорь Кваша и Владимир Познер почтили своим присутствием.

После седьмого класса наши дороги разошлись. Я и часть класса перешли в 59-ю школу, что в Староконюшенном переулке, напротив канадского посольства. А Игорь – в какую-то другую.

Вот пара снимков Староконюшенного переулка от угла с Сивцевым Вражком. Верхний – начала века, внизу – современный, 2004 года. Школа, кто не знает, на левой стороне переулка, третий дом от угла на старом снимке. Эта левая сторона переулка во времена моего детства выглядела точно так же. И мостовая в Староконюшенном была булыжником, асфальт – лишь на Сивцевом Вражке. А вот дом в правом углу был уже такой же, как на современном снимке. Он был построен, кажется, перед войной.

Следующий блок фотографий – 1949–51 годы, 8–10-й классы 59-й школы.

На парте с номером 10/11 уткнулся носом в тетрадь прекрасный наш товарищ – Лёва Кричевский. Он стал инженером-литейщиком и большую часть своей взрослой жизни был начальником цеха на каком-то заводе на Красной Пресне. На предпоследнем снимке, у доски на уроке географии – ваш покорный слуга, между прочим.

А к последней фотографии наш поэт Женя Абельман сделал такую подпись:

Саргин у карты отвечает,Уверен, что получит «пять».Но жадно Шухеру внимает,На всякий случай, так сказать.

На фото действительно Саргин, и действительно отвечает у карты. Все остальное – поэтические вольности; Шухер не там сидел. А Саргин-то, как видно на одном из снимков, у Вайсмана списывал!

С Женей Абельманом мы в восьмом классе сидели какое-то время за одной партой. Вот он у меня дома; узнаю по изысканному фону (одеяло) и полоске коврика за ним. За шахматами – с Женей Пласкеевым. Они оба стали потом кандидатами в мастера спорта и имели международный рейтинг. За качество снимков не взыщите.

Между прочим, именем его не слишком дальнего родственника, участника революции, названы Абельмановская Застава и мост через Яузу. А сам Женя во взрослой жизни стал известным литератором, поэтом и переводчиком Евгением Храмовым. Это не псевдоним – он взял фамилию жены. Почему фамилию Абельман стоило поменять на Храмова, объяснять советским людям, видимо, не надо. Между прочим, если мне не изменяет память, то Женя занялся изменением своей родной фамилии примерно в те же времена, когда Никита Сергеевич (Хрущев) обещал нашему поколению советских людей успеть пожить при коммунизме.

Детская память сохранила что-то из стихов, которыми Женя регулярно потчевал нас как в классе, так и во время организуемых им шахматных турниров у него дома в Кривоарбатском переулке.

В саду у дяди кардинала,Пленяя грацией манерМаркиза юная игралаВ серсо. С виконтом Сен-Альмер «Женя, а что такое серсо?»

Когда ж, на солнце негодуя,Темнеть стал звездный небосклон «Женя, «на солнце негодуя…» гениально!»С маркизой там в игру другуюСыграл блистательный виконт.

И были сладки их объятьяПока маркизу не засталЗа этим сладостным занятьем «Женя, «сладки… сладостны», что-то не тоПочтенный дядя-кардинал.

В ее глазах потухли блесткиИ, поглядевши на серсо,Она поправила прическуИ прошептала: «Вот и все».

Прошли года. И вот без счетаПод град свинца, за рядом ряд,Ликуя, вышли санкюлотыНа исторический парад.

– Гвардейцы! Что ж вы не идете! –И в этот час, слегка бледна,В последний раз, на эшафоте,С виконтом встретилась она.

И перед пастью гильотиныДостав мешок для головы,Палач с галантностью стариннойСпросил ее: «Готовы ль Вы?»

В ее глазах потухли блесткиИ, как тогда, в игре в серсо,Она поправила прическуИ прошептала: «Вот и все». «Женька, ты гений!».

Побежали к другому школьному поэту на класс старше – Криворучке, похвастаться, какой гений в нашем классе. «Ваш Абельман – жалкий плагиатор. Это стихи Агнивцева. Могли бы и сами знать». Побежали назад бить Абельмана, но он объяснил нам, что для эстетического воспитания таких литературных неучей, как мы, все средства хороши. Ограничились устным порицанием.

Я эти стихи никогда не записывал. Фамилию «Агнивцев» услышал тогда в первый и последний раз. По сей день не знаю, кто это такой и существовал ли такой поэт вообще. Каким образом подобные эпизоды сохранились в моей дырявой памяти (да-да, дырявой, это не кокетство, а, к сожалению, медицинский факт) почти на 60 лет, я не понимаю.

А вот еще выскакивает из памяти что-то школьное и, скорее всего, Женькино:

В час, непригодный для аббатства,Когда царит в природе… рай,То есть, когда красавец майВершит над нами святотатство,Когда душа желает благ,А сердце просится в бар…жоми,Да что курорты, в каждом домеСемейный рушится очаг.

Далее следовало полное неприличие по тем пуританским временам.

Или, придя утром в класс (восьмой), провозглашает:

Все избито, испето, исплясано.Будни сыплются, как горох.Жизнь уселася распоясанаГолой задницей на порог.

Или: