Я не вру, мама… - Тимур Нигматуллин
– Мама! – не выдержал я, пытаясь окрикнуть ее, пока дверь не закрылась. Но мама даже не шелохнулась.
Анатолий Иванович достал из шкафа липучку с насосом.
– Давление померяем. Не больно!
Он мне померил давление, затем послушал мое сердце, прикладывая к груди холодную плоскую железячку, постучал по коленке, оттянул веки и, наконец, сел за стол и начал что-то записывать в медицинскую карточку, периодически закуривая. Тушил он сигареты в пепельнице из кости в виде небольшого черного черепа.
– Настоящий череп? – спросил я, устав сидеть молча на кушетке.
– Из Ялты привез, – не поднимая голову, сказал Анатолий Иванович, продолжая писать. Наконец он захлопнул карточку и, выйдя из-за стола, опустился на корточки возле меня. – Ну что, договорились?
– О чем? – В голове у меня начала складываться картинка, что донор – это не совсем то, что я думал.
– Ты с Алисой. За это я тебя в больницу не положу на лечение. Идет? – Анатолий Иванович вытер пот со лба. – Как пацан пацану обещаю. Но и ты должен пообещать, что все останется между нами. – Он протянул мне руку.
Пацан пацану. Все останется между нами. Что все? Что меня его дочка укусила? Или что я ее хотел надуть, как жабу. Мама еще делает вид, что нет ее тут. Папы нет. Иваниди тоже… Были бы рядом, живо бы тут всё на место поставили, а так один. Одному, с одной стороны, проще, с другой – труднее. Но делать ход все равно тебе самому.
– Живи играя, проигрывая играй, – сказал я, протянув руку навстречу. – Слово пацана! Чё делать-то надо?
– Особо ничего, – Анатолий Иванович пожал мою руку, – надо быть всегда рядом с ней. Сидеть рядом, гулять рядом. Находиться недалеко от нее все время. Она девочка хорошая… Многое ей нельзя только! Раз в месяц мы с тобой будем видеться, чтоб мерить давление. Она это знает, ты знаешь, я знаю. Это и будет наша тайна…
– Кусать меня, что ли, будет? – перебил я Анатолия Ивановича. – Как бабушку-няню свою? Не, я на это не согласен. То есть сразу говорю: будет кусать – в лоб получит!
– Ведь не надувал ты жабу, верно? Наврал ей? – сухо спросил он. – Наврал, я знаю. А она это чувствует. Врешь ей – кусает. Не врешь – не кусает. По-моему, честно.
– Честно, – согласился я и сознался: – Не надувал. А откуда тогда бородавка?
– От верблюда, – вздохнул Анатолий Иванович, поднимаясь с корточек. – Ты, главное, запомни, что если что, то место тебе в палате с тем ссыкуном обеспечено. Помнишь?
– Помню, – тоже вздохнул я. – Как только мне с ней быть все время рядом, если она тут в больнице лежит? Да и не могу я все время рядом быть. У меня скоро школа.
Анатолий Иванович открыл дверь и, изменив голос на глухой бас, громко сказал:
– Ну все, мама! С сыном все в порядке! Он здоров, если будут обострения, то обязательно ко мне. Можете не волноваться!
Мама, словно все это время не читала брошюру, а была с нами, подняла голову, улыбнулась и встала со скамейки.
– Календулу давать?
– А? – нахмурил брови Анатолий Иванович. – Какую календулу?
– Ну, вы ему прописали в прошлый раз. Отвар пить. Нам скоро в школу, мне нужно будет учительницу попросить, чтоб давала ему.
– Уже лишнее. – Он зачем-то погладил меня по голове и подмигнул: – В школе как раз и увидимся! Ну всё, свободны.
На крыльце мама взяла меня за руку и о чем-то расспрашивала. Говорила, что я заслужил мороженое и в «Целинном» она обязательно купит.
– А можно два? – спросил я и, словно почувствовав что-то, обернулся.
В крайнем от крыльца окне в форточку курил человек. Рядом с ним на подоконнике стояла маленькая девочка в больничной пижаме и смотрела на нас с мамой.
– Мама, – резко одернул я руку, – мне надо тебе сказать.
– Что, сынок? – удивленно спросила она, прикладывая ладонь к моему лбу. – Что сказать?
Я вновь посмотрел назад. В окне уже никого не было. Лишь штора, задернутая до середины, колыхалась от ветра.
– Два это много. Одного хватит.
– Умница, – обрадовалась мама и, заметив наш автобус, торопливо спустилась с крыльца.
Глава 6
Первый
И вот настал самый важный день в моей жизни! Важнее всех предыдущих, важнее даже будущих дней. Ну кто скажет, что пятнадцатое сентября важнее первого? Никто! Тем более последний год мне только и говорили про первое сентября, а сегодня все собрались, чтоб напомнить.
– Сынок, – говорит папа, – первое сентября – это как Юрий Гагарин перед стартом!
– Первое сентября, – хмурит брови Бабай, – это как День Победы в сорок пятом!
– Мы все будем гордиться тобой, – целует меня в лоб Абика. – Ты наш Лобачевский!
Только мама молчит, смотрит на меня и молчит. То портфель достанет, то тетрадки в него сложит, то вынет и пересчитывает. Ручки, ластик, карандаши, пенал…
– А промокашку? – вскидывая руки, с оханьем прерывает она свое молчание. – Мы забыли промокашку! Как он в школу пойдет без промокашки?!
Все, кроме меня, начинают носиться в поисках промокашек, которые я давным-давно израсходовал на самолетики. Я делаю вид, что без промокашки в школу идти глупо, бесполезно, и самое главное – все будут сидеть с промокашками, а я без. Как убогий, бишара!
– Что он у нас, бишара, что ли? – сокрушается мама. – Все будут сидеть с промокашками, а он без!
Папа смотрит на часы и выбегает на улицу.
Весь дом напоминает пчелиный улей. У нас ищут промокашки. Из квартиры Иваниди доносятся крики: «Я тебе говорила, в этих туфлях в футбол не играть! Говорила? Что ж ты, ирод-то, наделал?!» У Пиркиных дела всегда после еды, а еда у них больная тема: «Дава, школа еще никогда не была важнее завтрака, и кто скажет тебе иначе – не слушай! Ты помнишь тетю Варю, так вот тетя Варя – директор школы, и она всегда завтракает». Даже из квартиры дяди Наума доносится что-то, связанное со школой:
– Да, Светлана Ивановна, конечно! На линейке я буду обязательно в галстуке. Понял, Светлана Ивановна. Мячи, конечно, принесу! Пока! То есть до свидания, извините, не привык еще!
Ровно через час во дворе дома возле наваленной строителями кучи песка собирается наш отряд первоклашек с гладиолусами и портфелями в руках. На всех синие костюмы, белые рубашки, черные туфли. На Коле Иваниди кепка, которую тетя Хеба зачем-то напялила на его кудрявую голову. От этого Коля стал
